Чарльз Грабер - Открытие. Новейшие достижения в иммунотерапии для борьбы с новообразованиями и другими серьезными заболеваниями

Коули же, по сути, импровизировал. Его эксперимент был скорее не клиническим испытанием, а неуклюжей попыткой использовать интуитивный биологический механизм. Он хотел вылечить рак Дзолы, а не написать статью. Статьи последовали уже потом.

Так что, тестируя бактерии на Дзоле, Коули пробовал два разных штамма, подготовленных в двух разных источниках и доставляемых двумя разными способами. Сначала он делал на коже пациента небольшие надрезы и наносил бактерии, выращенные на желатине, прямо на раны, но вскоре понял, что этот метод не подходит, и отказался от него прямо посреди эксперимента. Затем он вырастил другие образцы бактерий на говяжьем бульоне и стал делать инъекции дозировкой от половины грамма до двух граммов на определенном расстоянии от надрезов, но и тот, и другой способы лишь вызывали у Дзолы небольшое повышение температуры, учащенный пульс и слабый озноб – ничего похожего на симптомы ужасного антонова огня, которые пережил Фред Штейн.

Наконец Коули понял, что проблема, возможно, состоит в недостаточной вирулентности его штаммов, и попросил двух коллег из Колледжа врачей и хирургов Колумбийского университета приготовить более мощное «варево». Эту смесь он вкалывал большими дозами прямо в незаживающую рану на шее Дзолы, а также в другие места на коже. Через несколько часов организм Дзолы отреагировал – на коже появились локализованные покраснения 24. Дзола по-прежнему не мог говорить из-за опухоли, перекрывавшей горло, но вздрагивал и держался за больную голову. Озноб и рвота говорили сами за себя, но температура поднялась всего до 38 градусов – лишь на полградуса выше, чем после применения первой бактериальной культуры Коули.

В конце 19 века биологический взгляд определялся в буквальном смысле линзами новых мощных микроскопов.

Тем не менее Коули решил, что его метод лечения работает, и продолжил курс инъекций. Примерно через месяц лечения опухоли на шее и в глотке Дзолы «уменьшились» – а кое-где и «значительно уменьшились» – в размере 25. Это, конечно, было хорошо, но мало напоминало спонтанную ремиссию, о которой он читал в истории болезни Штейна. Впрочем, Коули это не остановило: он решил двигаться дальше, применяя еще более мощные токсины.

Летом 1891 года Коули решил даже отказаться от краткого отпуска и остался в городе, вкалывая пациенту бактериальные токсины. А его коллега по госпиталю Фаркуар Фергюсон отправился в миниатюрное «большое путешествие», чтобы познакомиться с культурой европейского континента. Коули попросил Фергюсона привезти ему сувенир – немного смертоносной инфекции прямиком из Берлина.

Как писала Дебра Джен Байбел в своей всеобъемлющей книге Milestones in Immunology: A Historical Exploration (1988), наш взгляд на мир часто формируют линзы, через которые мы на него смотрим. В конце девятнадцатого века биологический взгляд определялся в буквальном смысле линзами новых мощных микроскопов – мы узнали о потрясающем мире бактерий, который технология внезапно сделала видимым.

В конце 19 века человечество узнало, что за болезни, инфекции и… пиво в ответе конкретные живые существа – бактерии.

Факторами, отвечающими за болезни, инфекции и пиво, оказались живые существа. Различные типы бактерий, как считалось, вырабатывали разные типы ядов или токсинов; организм реагировал, вырабатывая некие антитоксины (или, как их позже назвали, антитела), чтобы нейтрализовать их действие и вылечиться 26 [3] Дополнительную информацию см. в Приложении В. (Прим. авт.) .

В эту эпоху бактерий буквально все знали имя Роберта Коха. Кох был известным коллекционером смертельных токсинов; в частности, он изолировал в своей берлинской лаборатории бактерию, вызывающую сибирскую язву. Если кто-то и мог дать Коули убойную дозу антонова огня, так это он.

Фергюсон вернулся в Нью-Йорк в начале октября и привез с собой необычный сувенир из лаборатории Коха в тщательно завернутых стеклянных пробирках. Кох не разочаровал: его образцы рожи были собраны прямо с трупа за несколько дней до визита Фергюсона. Отличная штука, мощная, свежая. Коули не тратил время зря. 8 октября он отправился в комнату, которую Дзола снимал в Нижнем Ист-Сайде, набрал в шприц пять дециграммов нового немецкого бактериального токсина и вколол его прямо в опухоль на шее Дзолы.

Штамм действительно оказался что надо. Температура Дзолы начала стремительно расти и уже через час достигла 40,5 градусов Цельсия. Красная кожа на месте инъекции потемнела и начала распространяться по его верхним конечностям подобно огню, пожирающему бумагу.

Единичные случаи неожиданного исцеления запускает в мозге хорошего врача нить рассуждений, начинающихся так: «Что-то произошло, и это “что-то” – не магия».

Дзола держался из последних сил, но на второй день лихорадки мокрый от пота, дрожащий пациент наконец дал результат, на который надеялся Коули. Опухоль Дзолы буквально «разрушалась» физически. Вскоре она растаяла на его шее, словно рожок какого-то ужасного мороженого. «Выделение разрушенных опухолевых тканей продолжалось в течение всего приступа лихорадки», – писал Коули. Через две недели, по его словам, «опухоль на шее исчезла».

Опухоль в глотке Дзолы не прошла полностью, но уменьшилась достаточно, чтобы Дзола снова смог есть твердую пищу, и пациент «быстро набрал вес и силу». Вскоре Дзола почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы встать с постели и вернуться к своим делам, которые, как отмечает Коули в последнем предложении своего отчета, включали в себя «привычку к употреблению морфия, приобретенную до инъекций».

Коули снова осматривал Дзолу через два года и через пять лет после лечения; тот по-прежнему был здоров. (Вскоре после этого он вернулся в родную Италию, где умер от неизвестных причин; после курса лечения прошло восемь с половиной лет.) То, что Коули наблюдал при лечении Дзолы, не было типичной реакцией; более того, успех с этим конкретным бактериальным «токсином» никто так и не сумел полностью объяснить 27. Но что-то произошло, и это «что-то» было не магией.

Между наблюдениями за спонтанной ремиссией рака после инфекционных заболеваний и иммунной биологией прошло более 100 лет.

Разрыв между наблюдениями так называемых спонтанных ремиссий рака после инфекционных заболеваний и научным пониманием сложной, микроскопической, еще неизвестной иммунной биологии, лежавшей в основе этих процессов, целую сотню лет был настоящим бичом для исследователей иммунотерапии рака. То была отрасль, в которой эксперименты и наблюдения снова и снова перегоняли даже самое упрощенное понимание невероятной сложности устройства и иммунной системы, и рака. В результате иммунотерапия рака сохранила вокруг себя определенную натуралистическую атмосферу, осталась отраслью, где наука соседствовала с рассказами – наблюдением за терапиями, которые помогали одним пациентам и не помогали другим, результатами, которые оказалось невероятно трудно воспроизвести, иммунными реакциями, которые излечивали рак у мышей или в чашке Петри, но ничего не делали для людей, – и все это было совершенно таинственно с научной точки зрения. Как писал Стивен С. Холл в своем иммунологическом шедевре A Commotion in the Blood (1997), «С этого формально началась тирания отдельных случаев – благо и бич иммунотерапевтических вмешательств» 28.