Стивен Джонсон - Карта призраков [Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир] [litres]

Его теория, конечно же, вытесняет все другие теории. Другие теории приписывают распространение холеры плохому дренажу и загрязненной атмосфере. Следовательно, говорит доктор Сноу, газы, возникающие при гниении животных и растений, невиновны! Если эта логика не укладывается в здравый смысл, она вполне укладывается в теорию; а мы все знаем, что теория часто намного деспотичнее здравого смысла.

На самом же деле источник, из которого доктор Сноу добывает все санитарные истины, – канализация.

Его specus, или жилище, – сточная труба. Слишком увлекшись своим хобби, он упал в дренажный колодец и так и не смог из него выбраться.

Уверенность миазматистов не могла длиться вечно. В июне 1858 года сильнейшая летняя жара вызвала вонь невероятных масштабов вдоль берегов загрязненной Темзы. В прессе ее быстро окрестили «Великим зловонием»: «Тот, кто хоть раз вдохнет это зловоние, уже никогда его не забудет, – отмечали в City Press , – и может считать себя счастливцем, если выживет и сможет рассказать о нем». Запах был настолько невыносимым, что парламент вынужден был прекратить работу. Times сообщала 18 июня:

Как жаль… что термометр вчера упал на десять градусов. Парламент был практически вынужден издать закон, посвященный лондонскому зловонию. Сильнейшая жара выгнала наших законодателей из тех частей здания, что выходят на реку. Несколько депутатов, которые хотели расследовать дело во всех подробностях, рискнули пойти в библиотеку, но тут же спаслись оттуда бегством, приложив к носам платки.

Но когда в эти первые недели июня Уильям Фарр издал очередные «Ежедневные сообщения», произошла забавная штука. Смертность от эпидемических заболеваний осталась на прежнем уровне. Самое страшное облако миазматического воздуха за всю историю Лондона даже на йоту не повысило смертность от болезней. Если любой запах – это болезнь, как смело заявлял Эдвин Чедвик больше десяти лет назад, то Великое зловоние породило бы эпидемию не меньших масштабов, чем в 1848 или 1854 годах. Но ничего необычного не произошло.

В 1856 году Джон Сноу приехал в Париж вместе со своим дядей Чарльзом Эмпсоном, лично знавшим императора Наполеона III. Там Джон со своей работой о холере участвовал в конкурсе на соискание премии в 1200 фунтов, предлагаемых за открытие средств против этой болезни. Хотя решение жюри было опубликовано и Сноу получил премию, по непонятным причинам его имя не было указано в списке победителей.

Легко представить, как Джон Сноу порадовался загадочным данным из «Ежедневных сообщений», может быть, даже написал небольшой обзор в The Lancet или London Medical Gazette. Но ему не представилось такой возможности. 10 июня, во время работы над монографией по хлороформу, у него случился инсульт, и через шесть дней, как раз когда Великое зловоние на берегах Темзы достигло своего апогея, он умер. Сноу было сорок пять лет. Многие друзья задавались вопросом, не поспособствовало ли скоропостижной смерти обильное вдыхание экспериментальных анестетиков в домашней лаборатории.

Через десять дней в The Lancet опубликовали весьма краткий некролог.

Д-Р ДЖОН СНОУ. Известный врач умер в полдень 16 числа сего месяца в своем доме на Саквиль-стрит от апоплексического удара. Его исследования хлороформа и других веществ для анестезии высоко ценились коллегами.

Сноу, может быть, и надеялся, что исследования холеры станут главной частью его наследия, но в первом некрологе, опубликованном после его смерти, болезнь даже не упомянули.

После нескольких лет бюрократических проволочек Великое зловоние наконец заставило власти по-настоящему решать важнейшую проблему, которую еще десять лет назад обозначил Джон Сноу: загрязнение Темзы сточными водами, которые сбрасывались прямо в реку. Планы обсуждались не один год, но после общественного возмущения из-за Великого зловония пришлось приступить к решительным действиям. Под руководством инженера-новатора Джозефа Базэлджета город запустил один из самых амбициозных инженерных проектов XIX века: строительство системы канализационных труб, которые уносили сточные воды на восток, прочь от центра Лондона. Строительство новой канализации стало не менее эпичным и долговечным трудом, чем возведение Бруклинского моста или Эйфелевой башни. Грандиозный проект прячется под землей, вдали от поля зрения, так что его вспоминают не так часто, как другие легендарные достижения эпохи. Но канализация Базэлджета тем не менее стала поворотной точкой: она показала, что город может отреагировать на тяжелый общегородской кризис в экологии и здравоохранении, претворив в жизнь огромный проект общественных работ, который по-настоящему разрешит эти проблемы. Если расследование Сноу и Уайтхеда на Брод-стрит показало, что городской коллективный интеллект может понять причины больших проблем со здравоохранением, то канализация Базэлджета стала доказательством того, что эти проблемы разрешимы.

К северу от Темзы было построено три главных канализационных трубы на разной высоте, которые шли к востоку параллельно реке. К югу от реки – еще две трубы. Вся дождевая вода и сточные воды города теперь уходили в эти «перехватывающие» трубы, и их содержимое текло – или, в некоторых случаях, перекачивалось – еще несколько миль к востоку от города. На севере они выходили в Темзу в районе Баркинга, на юге – возле Кросснесса. Канализационные трубы сбрасывали свое содержимое в Темзу только во время прилива, а затем, когда начинался отлив, нечистоты уплывали в океан.

Британская империя находилась на пике могущества. Темзу традиционно считали «рекой богатства». По ней из растущей империи в Лондон приходили несметные сокровища. Но во время Великого зловония в сатирических журналах можно было встретить фигуру Темзы-отца – грязного старика с больным и изуродованным потомством. Из реки богатства она превращалась в реку смерти.

То было дьявольски мощное предприятие, учитывая, что в городе уже была сложнейшая инфраструктура из трубопроводов, железнодорожных станций и зданий – не говоря уж о почти трехмиллионном населении, – вокруг которой пришлось работать Базэлджету. «То была, бесспорно, весьма хлопотная работа, – писал он позже с типично английской сдержанностью. – Мы иногда целыми неделями чертили планы, а затем натыкались на какую-нибудь железную дорогу или канал, которые все портили, и приходилось начинать сначала». Тем не менее самая технологически продвинутая и сложная канализационная система в мире к 1865 году уже работала. Цифры проекта просто поражают воображение. Всего за шесть лет Базэлджет и его команда построили восемьдесят две мили канализационных труб, на что ушло более 300 миллионов кирпичей и почти миллион кубических ярдов цемента. Строительство главных перехватывающих труб обошлось всего в 4 миллиона фунтов, по нынешним деньгам – примерно 250 миллионов долларов. (Конечно, рабочая сила во времена Базэлджета обходилась гораздо дешевле.) Канализация и по сей день остается краеугольным камнем лондонской системы ликвидации отходов. Туристы, возможно, восхищаются Биг-Беном или Тауэром, но самое впечатляющее чудо инженерного искусства прячется у них под ногами.