Ричард Престон - Эпидемия. Настоящая и страшная история распространения вируса Эбола

Эбола (как и Марбург) размножается так быстро и мощно, что инфицированные клетки организма становятся похожими на кристаллы из вирусных частиц, собранных в блоки. Эти кристаллы – выводки вируса, готовящиеся вылупиться из клетки. Они известны как кирпичи. Кирпичи, или кристаллы, сначала появляются около центра клетки, а затем мигрируют к поверхности. Когда кристалл достигает клеточной стенки, он распадается на сотни отдельных вирусных частиц, которые, подобно волосам, прорастают сквозь клеточную стенку и уплывают в кровоток носителя. Вылупившиеся частицы Эболы цепляются за любые клетки организма, попадают внутрь них и продолжают размножаться. Они размножаются до тех пор, пока участки ткани по всему телу не заполняются кристаллоидами, из которых вылупляются все новые и новые частицы Эболы. Эти частицы попадают в кровоток, и усиление неумолимо продолжается, пока в капле крови носителя не окажется 100 млн отдельных вирусных частиц.

После смерти труп внезапно разрушается: внутренние органы, которые были мертвы или частично мертвы в течение нескольких дней, уже начали растворяться, и происходит своего рода шоковое расплавление. Соединительная ткань, кожа и органы трупа, уже усеянные мертвыми пятнами, нагретые лихорадкой и поврежденные шоком, начинают разжижаться, и вытекающие из трупа жидкости насыщаются частицами вируса Эбола.

Когда все было кончено, пол, стул и стены в больничной палате сестры М.Е. были залиты кровью. Один из тех, кто видел комнату, сказал мне, что после того как ее тело увезли на похороны (завернутое во множество простыней), никто в больнице не осмеливался войти в палату, чтобы убраться в ней. Медсестры и врачи не хотели прикасаться к крови на стенах и откровенно боялись вдыхать воздух в палате. Поэтому комната была закрыта и заперта на ключ, и так продолжалось несколько дней. То, как палата выглядела после смерти монахини, могло вызвать в некоторых умах один или два вопроса о природе Высшего Существа, а для людей, не склонных к теологии, кровь на стенах могла служить напоминанием о сущности природы.

Никто не знал, что убило монахиню, но было ясно, что это был размножающийся агент, а признаки и симптомы болезни непросто было спокойно воспринимать. Спокойствию не способствовали и доходившие из джунглей слухи о том, что целые деревни выше по течению реки Конго вымирают. Эти слухи не были правдой. Вирус поражал семьи выборочно, но никто этого не понимал, потому что поток новостей с верховьев реки был перекрыт. Врачи больницы в Киншасе исследовали случай монахини и заподозрили, что причиной ее смерти мог стать марбургский агент или что-то подобное ему.

Затем у сестры Э.Р., монахини, сопровождавшей сестру М.Е. на пути в Бумбу и в полете до Киншасы, проявилась l’epidemie. Ее поместили в отдельную палату в больнице, где она начала умирать с теми же признаками и симптомами, которые предшествовали смерти сестры М.Е.

В больнице Нгалимы работала молодая медсестра по имени Майинга Н. (ее имя было Майинга, а фамилия – Н.). Медсестра Майинга ухаживала за сестрой М.Е., когда та умирала в окровавленной комнате. Кровь или черная рвота монахини могла попасть на нее. В любом случае у медсестры Майинги появились головная боль и усталость. Она знала, что заболевает, но не хотела признаваться себе в этом. Она происходила из бедной, но честолюбивой семьи и получила стипендию, чтобы поступить в колледж в Европе. Ее беспокоила вероятность того, что, если она заболеет, ей не разрешат выехать за границу. Когда у нее разболелась голова, она оставила работу в больнице и исчезла. Она пропала из виду на два дня. Все это время она ездила в город, надеясь получить разрешение на поездку до того, как ей станет плохо. В первый день своего исчезновения – это было 12 октября 1976 года – она провела целый день в очередях в офисах заирского Министерства иностранных дел, пытаясь привести в порядок свои бумаги.

На следующий день, 13 октября, ей стало хуже, но, вместо того чтобы сообщить об этом на работу, она снова отправилась в город. На этот раз она взяла такси до самой большой больницы в Киншасе – госпиталя Мама Йемо. Теперь, когда головная боль стала невыносимой, а боль в животе усилилась, она, должно быть, ужасно испугалась. Почему она не обратилась в больницу Нгалима, где работала и где врачи могли бы о ней позаботиться? Должно быть, это был случай психологического отрицания. Она не хотела признаваться даже самой себе, что заразилась. Может быть, она надеялась, что подхватила малярию. Поэтому она отправилась в госпиталь Мама Йемо, последнее пристанище для городской бедноты, и провела несколько часов в приемном покое, набитом оборванцами и детьми.

Я представляю ее себе – медсестру Майингу, источник вируса в холодильниках армии Соединенных Штатов. Это была приятная, спокойная, красивая молодая африканка лет двадцати, в расцвете сил, с будущим и мечтами, надеющаяся, что с ней не произойдет то, что на самом деле случилось. Говорят, что родители очень любили ее, что она была для них зеницей ока. Теперь она сидит в палате скорой помощи в Мама Йемо среди больных малярией, среди оборванных детей с раздутыми животами, и никто не обращает на нее внимания, потому что у нее только головная боль и красные глаза. Возможно, глаза у нее покраснели от слез. Врач делает ей укол от малярии и говорит, что с такой болезнью она должна быть в карантине. Но в карантинном отделении госпиталя Мама Йемо нет места, поэтому она выходит из больницы и ловит еще одно такси. Она просит водителя отвезти ее в другую больницу, в университетскую больницу, где, возможно, врачи смогут ее вылечить. Но когда она приезжает в университетскую больницу, врачам не удается найти у нее ничего плохого, кроме, возможно, каких-то признаков малярии. Ее головная боль усиливается. Она сидит в приемной этой больницы, и когда я пытаюсь представить ее там, я почти уверен, что она плачет. Наконец она делает единственное, что ей остается. Она возвращается в больницу Нгалиема и просит принять ее в качестве пациента. Ее поместили в отдельную комнату, и там она впала в летаргию, а лицо ее застыло в маске.

Из леса просачивались вести о вирусе и о том, что он делает с людьми, и теперь слух о том, что больная медсестра бродила по Киншасе в течение двух дней, встречаясь лицом к лицу со многими людьми в переполненных комнатах и общественных местах, вызвал в городе панику. Новость распространилась сначала по всей миссии, через государственных служащих и среди дипломатов на коктейлях, и, наконец, слухи начали доходить до Европы. Когда эта история дошла до офисов Всемирной организации здравоохранения в Женеве, там началась полномасштабная тревога. Те, кто в то время был там, говорили, что страх ощущался в коридорах и что директор явно выглядел потрясенным. Сестра Майинга, казалось, была вектором взрывной цепи смертельной передачи инфекции в переполненном городе третьего мира с населением 2 млн человек. Чиновники ВОЗ начали опасаться, что медсестра Майинга станет разносчиком всемирной чумы. Европейские правительства намеревались заблокировать полеты из Киншасы. Тот факт, что один инфицированный человек бродил по городу в течение двух дней, хотя должен был быть изолирован в больничной палате, начал выглядеть как событие, угрожающее виду.