Лидия Богданович - Советы советского врача. Молодость в старости

Влюбленность, которую питал к Наташе князь Андрей, как бы состояла из одного только психологического вещества — поэтической и таинственной прелести желания. И как почти всякое желание, эта влюбленность была «я-центрическим» чувством, чувством для себя. Подвергшись мгновенному превращению, влюбленность стала другим чувством, гораздо более сложным — и «двуцентричным». К чувствам для себя добавились чувства для нее — жалость к ее слабости, страх перед ее преданностью и доверчивостью, сознание долга, которое связало его с ней новой связью…

Десятки веков в обиходе царит мнение, что любовь отличается от влюбленности силой, накалом своих страстей. Это, наверно, не так; дело прежде всего не в силе, не в «количестве» чувства, а в его «качестве».

Влюбленность может быть более бурной, чем любовь, она может жечь человека сильнее; но она часто «я-центрична», а то и эгоистична. Именно поэтому она мельче проникает в наши душевные глубины, меньше пропитывает собой закоулки подсознания и поэтому меньше меняет человека и быстрее гаснет.

Неэгоизм и «двуцентричность» любви — это, видимо, ее самый глубокий фундамент и главный водораздел, который отделяет ее от влюбленности. Любящий как бы переносит на другого свой «эгоизм», включает другого в орбиту своего «я-центризма». Происходит как бы удвоение своего «я», появляется другое «я», с которым первое срастается, как сиамские близнецы, и которым человек дорожит не меньше, чем собой.

«Я» любимого входит в поле ощущений любящего человека, становится новым магнитным центром этого поля: возникает то самое таинственное «слияние душ», о котором тысячи лет говорили поэты и которое и есть любовь.

В душе любящего человека вырастает эгоальтруизм — совершенно особое чувство, сплав эгоизма и альтруизма. Изъяны эгоизма (вознесение своего «я» над чужим) и альтруизма (вознесение чужого «я» над своим) в этом сплаве растворяют друг друга, а их достоинства (сила заботы о себе и сила заботы о других) умножаются друг на друга. Возникает почти болезненное дорожение другим человеком, как собой; оно бывает, впрочем, и болезнью, самой настоящей лихорадкой души, особенно в несчастной любви или в любви, которую отравляет ревность…

Наука этика и обиходная мораль убеждены, что у человека есть только два внутренних двигателя — эгоизм и альтруизм. Но есть и третий такой двигатель — эгоальтруизм, тяга к равновесию своего и чужого «я», и его порывы движут нами не меньше, чем порывы эгоизма и альтруизма. Пожалуй, можно даже сказать, что эгоальтруизм — именно человеческая норма, главный двигатель человеческой психологии, а эгоизм и альтруизм — как бы недорастание до этой нормы.

Эгоизм и альтруизм одномерны, состоят из одного психологического вещества — предпочтения себя или предпочтения других. Эгоальтруизм устроен на порядок сложнее — из очень многоликого сплетения двух таких веществ. Он растет, видимо, гораздо больше из человеческой психологии, чем из биологии; а эгоизм и альтруизм больше растут из биологии, чем из психологии, — из более простого, более «животного» уровня жизни. Возможно, эгоальтруизм — норма для психологической ступени жизни, а эгоизм и альтруизм — для биологической ступени.

Слово «эгоальтруизм» — тяжеловесное, искусственное, но, как говорят одесситы, лучше плохая погода, чем никакой, и пока не родилось удачное слово, можно, пожалуй, применять это. Потому что оно точно говорит о сути любви и о ее отличиях от своих более бедных родственников.

Любовь — самое, наверное, загадочное из человеческих чувств. Почему вдруг начинаешь ощущать острую тягу к другому человеку? Почему именно этого человека хочешь видеть, должен видеть, не можешь не видеть? Почему любовь пропитывает собой все другие чувства?

Ответить на это можно, пожалуй, только приблизительно, сравнением. Когда человеку сильно хочется есть, голод оттесняет все другие ощущения, заслоняет собой целый свет. Любовь — тоже голод по человеку, может быть, самый острый голод души и тела, и чем он сильнее, тем больше места в душе занимает любимый человек.

Одна из самых больших загадок любви (впрочем, и влюбленности тоже) — ее двойная оптика, которая рождается в подсознании любящего. Достоинства любимого человека она резко увеличивает — как бинокль, недостатки резко уменьшает — как перевернутый бинокль. Часто неясно даже, кого мы любим — самого человека или его розовое подобие, которое сфантазировало наше подсознание.

Но рядом с этим обманом зрения в любви есть такое ясновидение, которое недоступно другому чувству. Глаза любви видят в любимом такие его глубины, о которых иногда не знает и сам он. Любовь высвечивает в нем зародыши его хороших свойств, их ростки, которые могут расцвести и сделать человека таким, каким его видят приукрашивающие глаза любви. Потому-то любовь — это одновременно и чувство-иллюзия, чувство-обман, и чувство-предвидение, чувство-прогноз — чувство, которое видит человека в его возможностях. И рождает такую двоякость одно и то же свойство любви — ее добавляющее зрение, которое видит в человеке больше, чем в нем есть: видит его достоинства увеличенными и отсеченными от недостатков, то есть видит его и приукрашенным, и таким, каким он мог бы стать.

Этот сплав ослепления и дальновидения несет и яркие надежды, и горькие разочарования (разочарований, к сожалению, больше). Потому что нужен тяжелый труд души (и хорошие условия жизни), чтобы стать — хотя бы в чем-то главном — таким, каким видят тебя глаза любви.

Именно от двух этих причин зависит счастье или несчастье семьи: от условий жизни людей и от того, как они поведут себя в этих условиях — хватит ли у них сил, чтобы удержаться на высоте хороших отношений, сумеют ли они воспользоваться попутным ветром любви, чтобы набрать нужную скорость самоулучшения, или будут застревать на мелях своих недостатков, напарываться на подводные камни неумений, незнаний, эгоизма…

Досемейная любовь — праздник: она отделена от быта, она соединяет людей в часы свиданий, когда они лучше, чем обычно. Семейная жизнь — будни, сначала праздничные, потом все менее праздничные. Входя в повседневность, любовь заражает ее своей праздничностью, но и сама заражается от нее будничностью, и чем дальше, тем больше. Рассветное чувство постепенно, проходя по веренице ступеней, делается дневным, повседневным, привычным.

К сожалению, это неизбежно. Ягода — смерть цветка, это закон жизни. Приобретения и потери всегда идут вместе, и, получая новое, мы теряем старое, а с ним теряем и то хорошее, что в нем было.

Взрослая любовь — огромное богатство для человека, но она несет с собой и неизбежные утраты. Теряются юношеская романтика, сердечное беспокойство; из любви уходит будоражащее чувство недостигнутой цели, на его место встает покоящее чувство достигнутой цели. Исчезает привкус недоговоренности, привкус запретного плода, теряется неповторимость секунд свидания.