Майа Шалавиц - Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Тем не менее депрессия, от которой в равной степени страдали и я, и мой отец, относится уже к совершенно иной истории. Несмотря на то что до сих пор не было исследований с участием людей, опыты на мышах показывают, что детеныши женского пола, рожденные от самцов, переживших тяжелый, не поддающийся их контролю стресс в раннем детстве, проявляют характерное для депрессии поведение. Так происходит, несмотря на то что матери этих детенышей не страдают стрессом, а отцы не участвуют в уходе за потомством. Очень интересно, что детеныши мужского пола, рожденные от травмированных отцов, не страдают депрессией, однако их собственные детеныши проявляют такую же предрасположенность к депрессии, как их тетки. В этом же исследовании было показано изменение в метилировании, которое является одним из механизмов, обнаруженных в сперматозоидах этих мышей, в находящихся там генах, влияющих на психическое здоровье и реакцию на стресс. Эти изменения сохраняются в течение двух поколений, а затем все возвращается к исходному состоянию.

Изменения в сперматозоидах и яйцеклетках – это не единственный эпигенетический способ воздействия на развитие. Стресс и травма могут сильно повлиять на то, как родители взаимодействуют с детьми. Это, в свою очередь, может изменить экспрессию генов у ребенка в ту фазу жизни, когда развивающийся мозг ищет сигналы, оповещающие о том, с каким окружением ребенок имеет дело. Это влияет на процесс роста и развития – как психического, так и физического, и именно поэтому дети, подвергающиеся жестокому обращению в раннем детстве, отстают от сверстников в росте и весе. В особенности эпигенетические сигналы поражают системы реакции на стресс, а эти системы очень важны в определении риска возникновения наркотической зависимости, так как употребление наркотических веществ часто является попыткой справиться со стрессом.

Исследования на крысах показывают, например, что детеныши, получавшие хороший уход и питание, спокойнее реагировали на стресс, отличались хорошим здоровьем и проявляли недюжинную сообразительность в самых разнообразных ситуациях. Крысята женского пола, воспитанные любящими мамочками, сами становились такими; они тоже заботливо нянчили своих детенышей, во всяком случае в сравнении с другими крысами. Однако при этом не происходит никаких генных изменений, которые бы передавались по наследству.

Если крысенка, рожденного заботливой матерью, передают на воспитание «мачехе», небрежно относящейся к родительским обязанностям, то у детеныша развивается нарушенная реакция на стресс, и он вообще вырастает менее сообразительным. Более того, такие детеныши женского пола, став матерями, начинают так же небрежно относиться к своим детенышам, как относилась к ним «мачеха». Забота или отсутствие заботы сами по себе определяют в таких случаях исход: хорошие родители буквально активируют наиболее оптимальный набор генов у своих детей, что позволяет им адекватно реагировать на ситуации, с которыми приходится сталкиваться в реальной жизни.

Важно, однако, отметить, что изменения, происходящие с детенышами при воспитании в стрессовой ситуации, не всегда бывают негативными. Целью влияния окружения на последующее развитие в раннем детстве является необходимость дать организму возможность приготовиться к предстоящей жизни путем включения или выключения определенных генов. Таким способом природа приспосабливает детей к тому окружению, в котором они, скорее всего, окажутся, став взрослыми. Так, если ребенок, родившись, попадает в грубый мир, то включаются гены, которые помогут ему выжить в такой ситуации, в то время как активность генов, обеспечивающих выживание в более спокойной и дружелюбной среде, оказывается подавленной. Это влияет на развитие мозговых систем, реагирующих на стресс, которые оказывают сильнейшее воздействие на душевное и физическое здоровье. Такая генетическая избирательность влияет также и на когнитивные способности, так как способность мозга достигать высоких показателей в таких сферах, как абстрактное мышление, подавляется в условиях тяжелого стресса. Печально, но адаптация к стрессу происходит за счет требующих интеллекта талантов, но, к счастью, изменения такого рода не всегда оказываются необратимыми.

Тем не менее реакции, являющиеся адаптивными в мире, полном стрессов, такие как быстрая реакция на минимальные угрозы, могут стать дезадаптивными в более спокойном окружении. Состояние готовности к будущей жизни в угрожающем мире может создать отношение типа «жить быстро, умереть молодым», а это увеличивает риск возникновения наркотической зависимости. В ненадежном мире самая рациональная тактика – это не полагаться на слишком отдаленное будущее. Однако этот тип тактического мышления может приводить к таким импульсивным решениям, как, например, съесть одну мармеладку сейчас вместо того, чтобы подождать и съесть две, или решение предпочесть наркотики учебе в колледже. С другой стороны, тактическое, близорукое мышление предрасполагает к желанию мелочно контролировать ситуацию и сводить к минимуму хаос. В любом случае, настройка на ожидаемый уровень ресурсов и стресса определенно может способствовать более успешному выживанию. Трудности появляются, когда такие стрессовые настройки и реалии окружающего мира оказываются не соответствующими друг другу или когда заурядный стресс усиливается избыточно чувствительным мозгом и воспринимается как неуправляемая перегрузка.

Задолго до того, как у меня возникла наркотическая зависимость, я проявляла поведение, характерное для состояний навязчивости (обсессивно-компульсивного расстройства). У меня это состояние было связано с ощущением страха смерти, который охватил меня с тех пор, как я в трехлетнем возрасте узнала о смертности человека. Я не помню, что послужило поводом для того разговора: может быть, причиной стала смерть моего любимого хомячка в детском саду (он умер от опухоли, которую я до сих пор явственно помню), или он стал результатом моего неуемного любопытства, которое заставляло меня вечно приставать со своими вопросами к взрослым. Мой первый ответ на замечание о том, что люди умирают, звучал так: «Да, но ведь потом они снова оживают, правда?» Наверное, это было либо проявлением рано проснувшегося духа противоречия, либо каким-то сокровенным духовным знанием, которое потом меня покинуло. Насколько я теперь могу судить, именно та непомерная тревожность, которую пробудил во мне тот разговор, привела меня, в конце концов, к ритуальным действиям, наподобие раскачивания на качелях во дворе начальной школы.

С тех пор как я получила такое болезненное знание, страх небытия стал моим ежедневным мучением. Ребенком я без сна лежала в кровати по ночам, пытаясь преодолеть страх неизбежного конца. Я могла бы молиться, надеясь, что существует какая-то жизнь после смерти, но иудаизм, в котором я воспитывалась, как известно, хранит молчание на эту тему. Мои родители говорили что-то насчет того, что люди остаются жить в памяти других, но это звучало не очень утешительно. Я пыталась успокоить себя рассуждениями о том, почему возможно существование – в том или ином виде – бессмертной души, или мыслями о том, что, когда я вырасту, я стану ученым, который научится лечить смерть. Но обычно все заканчивалось тем, что я начинала трястись от страха и сучила ножками, словно надеясь отогнать страшные мысли о неизбежной пустоте.