Петр Царфис - Записки военного врача

А горячая пора для войск была, как уж водится, особенно горячей для армейской медицинской службы, для военных госпиталей.

Накануне того дня, который стал одним из горестных дней моей жизни, заехал к нам утром Б. В. Милонов, военврач 2-го ранга, главный хирург 4-й ударной армии, входившей в состав Калининского фронта.

— У меня собралось довольно много тяжелораненых, — сказал он, как всегда считая своими всех, кто лечился в медсанбатах и госпиталях 4-й ударной. — Мы сделали все, что можно было у нас, теперь помогите вы.

— Какие ранения?

— Преимущественно ваш контингент — в крупные суставы и бедро, немного раненых с комбинированными повреждениями.

— А что скажет Дроздов? — спросил я, имея в виду начальника калининского сортировочного госпиталя № 2749.

— Все обговорено.

Как раз в тот день, к вечеру, мы собирались отправить поездом на дальнейшее лечение в глубоком тылу довольно большую группу поправляющихся раненых, и я был рад сообщить Милонову, что койки его подопечным будут обеспечены.

А назавтра, около полудня, он позвонил мне в госпиталь и неузнаваемым голосом, в котором слились воедино скорбь и гнев, поведал негромко, что произошла беда: фашисты разбомбили санитарную летучку с ранеными, которая направлялась к нам, в эвакогоспиталь № 3829.

Повторилась все та же гнусная расправа с беспомощными жертвами войны, которую гитлеровцы учиняли несчетно, покуда не утратили численный перевес в воздухе: обнаружив где-нибудь в пути, а тем более на станционных узлах, составы с ранеными, обозначенные международными знаками — красными крестами на белых полотнищах, они бомбили и обстреливали их с воздуха словно остервенелые. Это было преступным по международным нормам, бессмысленным с военной точки зрения, но, судя по всему, вдвойне устраивало фашистских бандитов: они имели возможность легко избавиться, при полной безопасности, от всего бомбового запаса да заодно потешиться всласть кровавым зрелищем.

— Они вертелись над летучкой колесом, проносились на бреющем полете и все кидали бомбы, палили из пулеметов, — говорил главный хирург 4-й ударной армии Борис Владимирович Милонов. — Были прямые попадания, были близкие, от которых все равно рушились или загорались вагоны. Кто мог, сам выпрыгивал наземь. Тех, кто не имел сил подняться самостоятельно, вытаскивали из огня медики, им помогали легкораненые. Многие получили дополнительные ранения и ожоги. Некоторые врачи и медицинские сестры, сопровождавшие раненых, погибли.

И называл фамилии. Среди павших были мои знакомые, с которыми я встречался на конференциях хирургов, в разных госпиталях.

Б. В. Милонов вдруг замолчал.

— Может, помочь чем? — спросил я, встревожившись за него.

— Да нет, — ответил он глухо. — Уцелевших вернули в госпиталь. Ведем медицинскую обработку по второму кругу. А придут в себя, отправим к вам.

Через несколько дней раненых доставили в Калинин. Хотя бывалых солдат ничем, казалось бы, не удивишь и не напугаешь на войне, несчастье, постигшее группу раненых из 4-й ударной, потрясло всех обитателей и работников эвакогоспиталя № 3829. Оно стало одним из тех трагических событий войны, которые сами по себе еще более сплачивают людей, приводят в движение лучшие чувства.

Среди пострадавших имелись такие, которым нельзя было не сострадать от души, не выказывая этого, понятно, — настолько они были изуродованы во время бомбежки. Были тут и те, кто просто получил новые ранения, одни — тяжелые, другие — средней тяжести или легкие, но все болезненные, осложняющие жизнь, в этом уж врачи разбирались досконально. При всем том «трижды рожденные», как окрестили медицинские сестрицы уцелевших после варварского нападения на санитарную летучку, в большинстве своем заряжали нас бодростью. Таким мужеством светились их глаза, с таким достоинством, уверенностью в себе они держались, что поначалу подмывало, во время медицинских осмотров, обнять покрепче кого-либо из них, забинтованных с головы до ног, и воскликнуть от души: «Живем, значит, брат!» — что было совсем ни к чему, и без того всем было ясно, что они живы и жить будут.

С легкой руки писателя Бориса Полевого таких людей стали называть впоследствии «настоящими людьми», собратьями Алексея Маресьева, преодолевшего и угрозу смерти, и последствия ампутации обеих ног, продолжавшего до конца войны разить врага в воздухе. Именно они задавали тон и в боях, и в госпиталях, заставляя себя забывать о мучивших недугах, о неопределенности своего будущего.

Но не у всех сразу хватало на это сил. К тому же даже новейшие средства обезболивания, широко предоставлявшиеся для лечения воинов, порой не помогали, во всяком случае, не оказывали на них быстрого воздействия. Тем большее значение приобретало в этих случаях поведение самого раненого. От того, падет ли он духом под натиском страданий или сумеет превозмочь их, зависело многое.

Естественно, наши медики прибегали ко всевозможным средствам, добиваясь, чтобы психологический фактор со своими бездонными резервами неустанно работал на всех нас, как можно эффективнее работал.

Однажды, тем горячим летом, у нескольких солдат, только что доставленных из медсанбата, почти что с линии огня, обнаружились приметы газовой гангрены. Еще на памяти современников она считалась неизлечимой, затем стала поддаваться воле человека, но все же сохранила в себе смертельную опасность для людей и поныне. Единственно кардинальным средством к победе над газовой гангреной является хирургическое вмешательство. Эта операция сама по себе не сложна, не опасна, но она необычна, называется «лампасные разрезы», и, поскольку связана с газовой гангреной, название ее звучит зловеще для несведущих, тем более с воспаленным воображением. В этот раз обернулось дело так, что люди, для которых эта операция была последней надеждой, поддавшись смятению, наотрез отказались от нее. Уговоров не слушали, кто стал грозиться в ответ, кто расплакался.

Тогда в палату, где они лежали, перенесли двух выздоравливающих после такой операции, объяснив им, в чем суть их задачи. Врачи вышли в коридор, медицинская сестра осталась. Минут через восемь — десять выбежала она, улыбается во весь рот, рукой машет:

— Ну и остры они на язык, ваши агитаторы!..

— И что же?

— Сейчас повезем в операционную…

После этого случая у нас вошли в обычай «показные» встречи перенесших сложные операции с подготавливаемыми к ним. Так сказать, обмен передовым опытом в чистом виде. Как правило, он убеждал. А чем больше больной верит в хирурга, тем лучше для обоих.

В поддержке оптимистического настроя раненых, укреплении их волевой активности на собственное благо неоценимую роль играли индивидуальные и коллективные беседы, систематически проводимые политработниками госпиталя. Такие беседы связывались со значительными событиями на фронтах, во внутренней жизни страны, иногда с частными вопросами, заданными самими ранеными. Бывали доверительные разговоры на разные личные темы, когда человеку просто нужно было излить свою душу, а комиссары, как продолжали все называть политработников, были, все знали, верными и умными собеседниками. По желанию раненых и больных они читали им свежие газеты, порой книги любимых писателей, письма, писали за них домой, словом, оказывали им бесчисленные дружеские услуги, причем от чистого сердца, что чувствовалось по всему и потому было особенно важно. Раненым все это явно шло на пользу, помогало решительнее преодолевать горестные испытания, быстрее освобождаться от уныния и страхов, отчетливее видеть свое твердое место в дружной советской семье.