Петр Царфис - Записки военного врача

Попутно она в общих чертах ознакомила меня и моих товарищей, живо интересовавшихся принципами организации медицинской службы, с системой лечения легкораненых. В целом эта система выглядела тогда своеобразно. Это были преимущественно подвижные организации лагерного типа, располагавшиеся в период наступательных операций на расстоянии 40—60 километров от передовой. Госпитали такого же назначения побольше, поудобнее имелись и глубже в тылах. Туда привозили нуждавшихся в более тщательном исследовании, а затем и комплексном лечении.

Наиболее широко практиковалось комплексное лечение легкораненых, при котором необходимые меры хирургического и консервативного характера сочетались с лечебной гимнастикой, физиотерапией, спортивными играми, прогулками, лыжными вылазками. Валентина Валентиновна приложила руку к разработке программ такого лечения, оправдавших себя на практике. Продолжительность пребывания в таком госпитале, как и в других лечебных учреждениях, обусловливалась состоянием здоровья каждого лечащегося. Одним хватало недели, чтобы забыть о том, что они сами называли царапиной. Легкое ранение другого требовало для полного выздоровления нескольких недель. А некоторым, чтобы войти в норму, нужен был месяц. Словом, так или иначе, введение специализированного лечения легкораненых шло на пользу и им самим, и, разумеется, всей борьбе с агрессором.

Мы могли помочь В. В. Гориневской лишь советом. Хорошо, что он пришелся кстати.

Неподалеку от нас, в том же Калинине, был небольшой эвакогоспиталь № 3452, возглавлявшийся молодым военным врачом М. Г. Коломийцевой. На правах старшего брата наш госпиталь не раз помогал соседу и при его возникновении, и позже, в случайных критических обстоятельствах. Там сложился квалифицированный и дружный медицинский коллектив, а его руководитель Марта Григорьевна Коломийцева кипела энергией и инициативой. Я был уверен, что 3452-й вполне потянет новое и поначалу трудоемкое дело, за которое ратовала В. В. Гориневская. У Валентины Валентиновны создалось такое же впечатление после знакомства с ним. Спустя несколько недель госпитальная база Калининского фронта пополнилась медицинским учреждением нового типа — госпиталем для легкораненых (ГЛР), сохранившим тот же номер, что его предшественник, 3452.

Помнится, возвращаясь к себе после визита в преобразившееся хозяйство Коломийцевой, я начал было считать, сколько новых, все более совершенных госпиталей для раненых довелось видеть мне меньше чем за год войны. Их оказалось много. А потом подумал, что это очень здорово, в этом отражается одно из коренных качеств нашей общественной системы, которое сохраняет свою силу в любых условиях, — неукротимое стремление к совершенствованию дела на пользу нашему народу, советскому обществу.

Медицинское обеспечение боевых действий советских войск было нелегким, сложным и тем не менее очень отрадным процессом, охватывавшим все сферы лечебной деятельности. Большую и благотворную эволюцию проделала за считанные месяцы структура медицинской службы в войсках. Были утверждены и укомплектованы штаты батальонного и полкового пунктов медицинской помощи, медсанбатов и полевых подвижных госпиталей, реальностью стала огромная и притом гибкая лечебно-эвакуационная система с ее эвакуацией по назначению, соответственно с особенностями ранения и его последствиями. Возникли медицинские учреждения нового типа, в том числе ГЛР, нашедший, как и все новое у нас, своих неутомимых инициаторов и деятелей, подобных той же В. В. Гориневской.

А попутно со всем этим неустанно развивалась наша медицинская наука, плодотворно совершенствовалось на основе опыта тысяч и тысяч медиков мастерство лечения жертв войны, восстановления здоровья и сил у многих и многих раненных в боях за отечество. Причем каждый советский медик, добившийся каких-либо творческих свершений на операционном столе, у койки раненого, в лаборатории, проложивший новую тропу на безбрежном поле врачевания, считал своим непреложным долгом поделиться с коллегами достигнутым, передать им ценные плоды собственных мучительных поисков, неустанного труда, порой истинного подвижничества.

Как один из таких подвижников, преданных своему делу, живет в моей памяти И. А. Криворотов — профессор, главный хирург Калининского фронта. Его трудно было застать в служебном кабинете, зато его хорошо знали в госпиталях, в том числе в полевых подвижных хирургических, в медсанбатах, — всюду, где день и ночь продолжалась неустанная борьба против смерти, за жизнь наших людей, не жалевших себя во имя спасения Родины. И всюду Иван Алексеевич присутствовал не только, а вернее, не столько как проверяющий, наставляющий, хотя и это необходимо, но главным образом как непосредственный и активный участник этой борьбы.

Больших хирургов трудно сравнивать друг с другом. При достижении определенной высоты хирургического мастерства степень его совершенства вряд ли уловима, на мой взгляд. Да и самая мысль о подобных измерениях, право, кощунственна там, где решаются судьбы беспомощных людей. Талант в хирургии виден сразу по тому, как держится хирург во время операции, как дышат, я бы сказал, его руки, как он работает в операционном поле, и уж, конечно, по тому, как искусно решает сложнейшие загадки, которые таит организм всякого оперируемого. Об этом мне доводилось думать не раз, в том числе на операциях, которые вел Иван Алексеевич Криворотов.

Одних из тех хирургов, которые присутствовали в качестве наблюдателей при работе у операционного стола Ивана Алексеевича, поражала его редкостная универсальность, других она вдохновляла. На моих глазах он спасал жизнь тем, кто, казалось, был безнадежно обречен ранением в живот. Одинаково хорошо оперировал он при ранениях на сосудах, поражениях головного и спинного мозга, на периферических нервных стволах. Меня каждый раз восхищало, как нежно работал он на тканях. В его движениях, словно ласкающих ткани, не было ничего подобного той резкости, грубости, которые были свойственны даже некоторым маститым хирургам и которые категорически противопоказаны при обращении с живыми тканями человеческого тела. Тут нужна именно нежность, которая сохраняет ткани в наиболее возможной целости, служащей верной предпосылкой благополучного исхода операции, предотвращения неожиданных осложнений после нее.

У меня сложилось впечатление, что профессор Криворотов нарочито разнообразил в педагогических целях объекты своего хирургического лечения. А ведь как ни универсален он был, это давалось ему не просто, влекло за собой дополнительное напряжение.

Одновременно он не переставал учить всех нас искусству диагностики, которым также владел в совершенстве. Почти, во всех сложных и неясных случаях, когда человеческая жизнь висела на волоске — будь то в любом калининском госпитале или армейском, в медсанбате, — отыскивали по военной связи Ивана Алексеевича, звали на помощь, просили совета. В подавляющем большинстве случаев его мнение оказывалось точным и благотворным, определяло путь к излечению. Когда же и ему не удавалось распутать тугой и непонятный узел болезненных явлений, он не разыгрывал пустопорожнего глубокомыслия, как, увы, доводилось видеть, не увиливал от ответа, а говорил прямо, с сердечным сожалением: «Не знаю». И обычно добавлял: «Но нужно думать, нужно искать…» Это все было для окружающих тоже уроком впрок.