Ольга Фатеева - Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

У меня сохранилась моя детская амбулаторная карта от рождения до конца школы, до отъезда в Москву. Карта толстая, основа из обычной тетради в клетку, которая прячется под вклеенными разномастными бланками, кардиограммами на миллиметровке, и грязно-розовая обложка из шершавого картона. Когда листаешь, карта распадается на увесистые блоки разного объема, клетка почти стерлась, листы просвечивают, будто промасленные.

В детстве мне не казалось странным, что до поликлиники в родном Челябинске нужно ехать пять остановок на троллейбусе. Зато воспринималось естественным, что после врачей можно зайти за профитролями и эклерами – единственная в городе «Шоколадница» находилась как раз на той пятой остановке.

В Москве ближайшая поликлиника, куда мы ходим с дочерью, через два дома от нас, и карта у нее другого формата, альбомная, как длинный язык, но тоже уже толстая.

На обложке моей большими буквами пометка «порок сердца» с вопросом в скобках, порок сердца под вопросом, и «декстракардия», то есть сердце справа. Это не порок развития, вариант нормы, про который почему-то выяснили, только когда я уже ходила в среднюю группу детсада. Меня часто таскали по врачам: бледная, слабая, болезненная, а один раз решили снять кардиограмму и тут же хотели увезти на скорой с инфарктом.

Дети лежали в больницах без родителей. Мама устроилась санитаркой на время, мыла несколько палат и коридор, разносила еду. В отделении другие дети со мной водились и нянчились, несмотря на явное преимущество – маму. Мама водилась и нянчилась со всеми, насколько хватало сил, спала на стульях, приставляла к койке.

Судебно-медицинские эксперты не имеют права собирать сами какие-либо доказательства, а беседы с родственниками и попытки самостоятельно получить меддокументы, ту же медкарту из поликлиники, – это и есть сбор доказательств. Важно понимать, что это вне закона и может закончиться плохо.

Мое детство прошло в то время, когда врачи больше полагались на себя, чем на инструментальные исследования, эхографии еще не было, тем более в провинциальном городе, пусть и миллионнике. Меня каждый день простукивали, ощупывали, прослушивали.

Когда делали рентген, привели студентов и нечаянно отравили меня барием, дали больше, чем можно, я была очень худая, ела плохо. Помню, как мне холодно в рентген-кабинете, а профессор проводит показательный осмотр, потом наконец кормит меня белесой вязкой крупитчатой массой, которую не так-то легко проглотить. Потом помню, меня рвет, мама и медсестра держат, а другая медсестра запихивает трубку для промывания желудка и заливает через огромную воронку воду с марганцовкой из канистры. Помню запах воды, как запах грязного талого снега, до сих пор иногда чувствую его из-под крана или, бывает, даже в чае, и помню тишину в палате, дети подходят к моей кровати – я вижу их, когда открываю глаза, – стоят, молчат.

Окончательный диагноз тогда не поставили. Маму уговаривали на операцию на открытом сердце, чтобы посмотреть, как оно у меня устроено. Мама отказалась, а я до совершеннолетия жила с неустановленным врожденным пороком сердца и пометкой, что сердце не на месте, в школе была освобождена от физкультуры. Помню ужас физрука, когда однажды он увидел меня на перемене после догонялок – от жизни меня тоже освобождали, но иногда я ухитрялась вырываться из-под контроля: мертвенно-бледное лицо в мелких каплях пота с чахоточным румянцем и посеревшим носогубным треугольником.

Выяснилось окончательно все в институте в Москве. С медосмотра дали направление на эхокардиографию, где разглядели, что никакого порока нет, в сердце есть дополнительные хорды, анатомические образования такие, которые в детстве и подростковом возрасте давали непонятную клинику. А вообще, не на месте у меня не только сердце – все внутренние органы расположены наоборот, viscerum inversum. Знакомый боксер в легком весе жалел, что не у него такая особенность.

Детская карта со мной в Москве, приехала со знакомой проводницей, когда я устраивалась на работу, – в морге понадобились все мои прививки. Она лежала у мамы в серванте, пятнадцать лет назад я запихнула ее в нижний ящик тумбы в кабинете. Тумба старая, списанная, ящик застревает, карту я больше не достаю. А перед кардиограммой всегда предупреждаю сестру, она меняет присоски на груди и браслеты на руках и ногах, это называется отведения, и снимает правильно.

Будем считать, что в медицине я отрабатываю свою детскую травму.

Жалобы на врачей – это своеобразная примета нашего времени. Проявление гражданского сознания, присвоенных и декларируемых гражданских свобод, с одной стороны, вседозволенность и хамство – с другой. Новости пестрят рассказами об избиениях врачей, особенно скорой помощи, и одновременно о халатности медиков и врачебных ошибках. Судебно-медицинским экспертам тоже достается.

Самое частое заявление – убийство, которое «сокрыл» эксперт и указал, что смерть наступила от естественных причин. Приходит бабушка, божий одуванчик, лет под семьдесят, на своих ногах, с палочкой, в сером плаще, сына хоронить, под руку с его гражданской женой. Сыну около пятидесяти, в самом расцвете, но сердце не выдержало. Сосуды забиты атеросклеротическими бляшками, и неизменное давление: как понервничаешь, так подскакивает. Бабушка просит эксперта поговорить после вскрытия. Иду, не ожидая никакого подвоха. У сына красивая и ясная несомненная причина острой смерти – коронарная недостаточность: правая венечная артерия (из тех, что кровоснабжают само сердце) в зоне атеросклеротических бляшек забита тромбом, тромбоз есть закономерное осложнение атеросклеротического процесса. Бабушка мне строго так сразу: «Что же, совсем забита? Ну, это же одна артерия, а остальные?» Объясняю, что нарушение кровоснабжения сердечной мышцы в бассейне даже одного сосуда приводит к нарушениям сократимости миокарда. «Как же это тромб здесь рос, рос и вдруг вырос? А сын-то умер за пять минут», – наступает бабушка дальше. «Вон, они с невесткой, – недобро поглядывает она в сторону тихой заплаканной женщины лет сорока пяти, – гуляли вчера. Гулять пошли зачем-то, лучше бы дома сидели, еще в кафе заходили, деньги тратить. И на улице, прямо на улице, после кафе плохо и стало. При чем же здесь тромб?» Терпеливо – пока еще – объясняю про атеросклероз, про тромбообразование, нарушения гемодинамики, бляшки и т. д. «Бляшки? – вскрикивает она. – Да вон у нас с соседкой сколько этих бляшек-то, обследовались, и живем же». Я постепенно закипаю, но это ее не останавливает. «У меня, – говорит, – у самой образование медицинское». – «Что же тогда не понятно-то?» – почти кричу я. «Я, – говорит, – медсестрой в стоматологии всю жизнь проработала». Медсестрой, да еще в стоматологии – многое объясняет.