Владимир Кованов - Призвание

На первый курс медфака было принято 450 человек, из них больше половины рабфаковцев и фельдшеров. И те и другие зачислялись в университет без экзаменов. Советская республика остро нуждалась в своей интеллигенции. Еще в августе 1918 года В. И. Ленин подписал декрет о «Правилах приема в высшие учебные заведения». Этим декретом отменялась плата за обучение, студенты обеспечивались стипендиями и общежитием. Но главное — в институты в первую очередь принималась молодежь пролетарского происхождения. Партийные организации заводов и фабрик направляли в высшие учебные заведения молодежь, получившую закалку в рабочих коллективах и в рядах Красной Армии.

Рабфаки, организованные в первые годы Советской власти, сыграли огромную роль в пролетаризации высшей школы и послужили, по образному выражению А. В. Луначарского, своего рода «пожарными лестницами», приставленными к окнам вузов, по которым поднималась к высшему образованию пролетарская молодежь. Рабфаковцы коренным образом изменили лицо вузов и внесли с собой в студенческую среду новую, пролетарскую идеологию, высокую сознательность, настойчивость, упорство. «Даешь науку!» — этот боевой клич объединял все пролетарское студенчество.

Большая часть студентов, окончивших рабфаки, поступала в технические вузы, которые были ближе рабочей молодежи по своему профилю. Но немало рабфаковцев решило посвятить себя медицине.

Демобилизованных из армии фельдшеров узнать было нетрудно: ходили они в военной форме, да и выправка их свидетельствовала о службе в армии. Многие были людьми в возрасте, с большим жизненным опытом и стажем работы. Приехали они в университет вместе с семьями, детьми и те, кому повезло, разместились в семейных комнатах студенческого общежития. Среди других рабфаковцев тоже было немало людей средних лет, получивших возможность учиться только после революции. Лишь небольшая часть курса пришла прямо со школьной скамьи. В основном это были, как и я, дети крестьян-бедняков и рабочих.

Медицинский факультет, после физико-математического, считался в университете самым трудным. Пробным камнем для всех была анатомичка: если студент не мог побороть в себе страх и брезгливость, ему на медфаке делать было нечего. Надо отдать должное профессору Удальцову, ректору университета: он беспрепятственно разрешал студентам переводиться на другие факультеты. И, честно говоря, впоследствии я не раз с завистью вспоминал этот порядок: ведь куда лучше, если человек вовремя поймет свою ошибку в выборе профессии и изберет другую, чем будет тяготиться всю жизнь и работать «без огонька», без любви к своему делу. Это касается любой специальности, но медицинской — особенно. Может быть, можно, не любя, налаживать и ремонтировать станок или механизм, лечить людей — нельзя.

Но сегодня, как бы глубоко ни чувствовал ректор эту истину, он лишен возможности разрешить студенту перейти на другой факультет и тем паче в другой вуз — с него строго спросят за это. В мое же время на факультете оставались только те, кто действительно хотел стать врачом и готов был ради этого с утра до ночи препарировать трупы, зубрить латынь, делать анализы в химической лаборатории.

На первом и втором курсах медики изучают главным образом теоретические дисциплины: строение человеческого тела, функции органов и тканей, биохимические процессы, которые протекают в человеческом организме. Одним из основных предметов считается анатомия.

Заведовал кафедрой анатомии на медфаке известный тогда ученый и педагог профессор П. И. Карузин. Это был высокий человек, с красиво посаженной головой и большим выпуклым лбом. Говорил он не торопясь, тихо, но внятно. Поначалу слушать его лекции было трудно, слишком уж «сыпал» он латинскими терминами. Позднее мы нашли этому объяснение: профессор много лет работал над составлением обширного справочника латинских терминов, употребляемых в медицине.

Впрочем, главным в курсе анатомии были не лекции, а практические занятия. Их проводили ассистенты, они же принимали у нас зачеты. Помню, как все до дрожи в коленях боялись доцента С. О. Стопницкого. Пока студент наизусть не ответит, скажем, все детали строения черепа — бугорки, отверстия, желобки и т. д., — не видать ему зачета, как своих ушей.

Тетя Даша — уборщица, прибирая нашу комнатушку, нередко находила в самых неожиданных местах кости человеческого скелета. После каждой такой находки она в ужасе крестилась и заявляла, что не будет убирать до тех пор, пока мы не соберем все кости и не отнесем их обратно на кладбище. Как я ни убеждал тетю Дашу, что это кости из анатомического музея и мы учимся по ним, она слушать ничего не хотела.

«Освоив» кости и связки, мы впервые пришли в анатомичку — секционный зал, где на мраморных столах лежали приготовленные для изучения кадавры — трупы. Ассистент, видя наше смущение и растерянность, деловым тоном начал объяснять, что бояться трупа нечего, он обеззаражен в формалине и опасности не представляет. Даже запаха гниющих тканей нет, изменяется только цвет тканей, он становится серым…

Нам, по правде говоря, было не до этих, чисто утилитарных объяснений. Наши ощущения были куда сложнее, чем просто боязнь трупного заражения. Описать впервые охватывающие тебя чувства при виде изолированных органов и тканей человека трудно. Те, кто испытал его, знают это… Непременно кому-то сделается не по себе, кто-то выйдет в коридор. Но большинство более или менее быстро привыкают к необычной обстановке.

Много хлопот доставляло то, что все анатомические обозначения надо было выучить в латинской транскрипции. Еще в древние времена римляне разработали медицинскую терминологию, а греки — первые искусные врачи ввели названия болезней. Попытки выработать свою национальную терминологию предпринимались во многих странах, в том числе и у нас, но успеха не имели — пришлось вернуться к старой, испытанной и проверенной в течение многих веков. Латинская и греческая терминология была и остается международным языком медиков. Студент-медик, хочет он или нет, должен в первые два года запомнить и твердо знать сотни всяких названий и обозначений по латыни и на греческом языке.

Все мы любили факультативные лекции по анатомии. Проводил их приват-доцент М. Ф. Иваницкий. Сухой, казалось бы, материал он излагал так образно, демонстрируя при этом движения человеческого тела, и так блестяще рисовал разноцветными карандашами на доске, что мы уходили с его лекций не только обогащенные знаниями, но и какие-то воодушевленные, будто послушали хорошую музыку или стихи.

Оригинальной фигурой на кафедре нормальной анатомии был доцент Е. О. Грейлих — человек почтенного возраста, худощавый, с реденькой бородкой. Он любил называть студентов синьорами, а студенток — синьоритами. На коллоквиумах и зачетах, в случае, когда студент «плавал», Евграф Оскарович ворчал: «Протурю…» Несмотря на суровую внешность и исключительную требовательность, мы не только уважали, но и искренне любили Грейлиха за прямоту, принципиальность и высокое педагогическое мастерство. Свой, казалось бы, сухой предмет — анатомию он «показывал» в динамике, на живом человеке. На экзамене требовал перечисления мышц, участвующих в том или ином движении, и уж потом допытывался до мест их прикрепления или строения.