Владимир Кованов - Призвание

Многое, о чем поведал профессор, было откровением. О роли нервного фактора в развитии болезни нам в институте говорили мельком или просто упускали. И вот сейчас мы услышали из уст Алексея Дмитриевича новое слово в теории медицины.

Мы покинули лабораторию Сперанского с «распухшими головами» и, чтобы как-то успокоиться, отправились в кино.

Во время пребывания в Ленинграде мы имели возможность познакомиться и с работами профессора Г. В. Шора — известного патологоанатома.

Профессор Шор разработал новый метод вскрытия трупов, основанный на топографоанатомическом принципе и на убеждении, что нужно до конца исследования сохранять анатомическую связь всех органов между собой. Разработанный Шором метод отвечал современным требованиям развития медицинской науки, помогал разрешать вопросы клиники, патологической анатомии, судебной медицины. По заключению академика Н. Мельникова-Разведенова, метод революционизировал старую «органную» технику исследования, предложенную в свое время Вирховом.

В 30-х годах этот метод получил признание среди патологов Ленинграда. В других городах вскрытия производились все еще по старой вирховской методике. Да и у нас, в Москве, на кафедрах метод вскрытия по Шору практически не применялся. Все это подогревало наше желание побывать у профессора и изучить новый метод исследования с помощью самого автора.

Полный, коренастый, добродушный, он сердечно принял нас и сразу же увлек своими идеями. Мы ходили вдоль стеллажей, сплошь заставленных глубокими фарфоровыми чашами, в которых хранились консервированные по его методу (в обеззараженной среде) препараты отдельных органов и тканей.

— Метод прост, дешев и может быть использован в любых условиях, — говорил профессор. — Для консервирования не нужно специальных сред, посуды, особых реактивов, а вместе с тем препараты могут храниться десятилетиями.

И тут же показывал нам препараты сердца или почек, которые находятся в музее больше 30 лет.

— Советую изучить этот метод консервации органов и ввести его у себя на кафедре, а то, небось, храните препараты в банках со спиртом, как было заведено пятьдесят лет назад, — шутил Г. В. Шор.

Нас очень подкупало, что профессор разговаривал так, будто мы были знакомы много лет. Это была его манера.

На кафедре у профессора Шора ознакомились с новым методом вскрытия. И постарались досконально изучить и освоить его. Из Ленинграда возвращались обогащенные новыми знаниями, и нам не терпелось поделиться ими с товарищами по кафедре. В первую очередь решили продемонстрировать метод вскрытия по Шору. Вскоре меня попросили показать технику вскрытия студентам-выпускникам.

На одном из таких занятий мне пришлось отвлечься, чтобы помочь студенту Хорошко, который производил вскрытие тела человека, погибшего от сепсиса. Увлеченные работой, не заметили, как поранили себе руки. Вернувшись домой, я почувствовал резкое недомогание, головную боль и лег в постель. В это время раздался телефонный звонок: мать Хорошко интересовалась моим самочувствием и жаловалась, что сын совсем разболелся. Смерил температуру — 39 градусов! Домашние заволновались. Случилось страшное: я и Хорошко заразились сепсисом.

Нас поместили в клинику профессора Бурденко. Активных средств против заражения крови тогда не имелось. Единственный способ, который был известен, это употребление в неограниченном количестве алкоголя. (Повышенная концентрация алкоголя в крови и тканях способствует нейтрализации токсических продуктов, выделяемых микробами.) Три раза в день сестра приносила мне полную кружку разбавленного спирта. Одним махом я должен был выпить ее содержимое. Неудивительно, что после такого «лекарства» сразу же погружался в забытье. Смутно помню, как в палату приходили врачи, товарищи. У постели неотлучно сидела жена, врач-терапевт Клавдия Андреевна. В течение нескольких недель я находился в состоянии постоянного опьянения. Из лекарств мне ничего не давали.

У меня сильно распухла поврежденная рука, образовался гнойник — его вскрыли. После четырех недель, в течение которых температура не опускалась ниже 38 градусов, наступило улучшение, а еще через три месяца начал ходить. Студента Хорошко на десятый день заболевания не стало. Об этом я узнал много позднее…

Окончательно поправившись, я спросил профессора Бурденко, могу ли продолжать работать на кафедре патологической анатомии? Он ответил:

— После перенесенного заболевания ты либо приобрел иммунитет, либо, наоборот, у тебя создалась повышенная чувствительность к инфекции такого рода. Проверять это на себе, пожалуй, не стоит. Поработай на кафедре оперативной хирургии, а там посмотрим…

Однако сразу приступить к работе на кафедре оперативной хирургии не хватило сил; после перенесенной болезни еще долго не мог «войти в форму».

Случилось так, что мое выздоровление совпало с отчетно-выборной профсоюзной конференцией. Меня избрали председателем местного комитета клиник и института. Наша профсоюзная организация в то время объединяла около двух тысяч человек, в нее входили педагоги, врачи, медицинские сестры и обслуживающий персонал. Дело для меня было незнакомым, до этого я работал только в комсомоле. К тому же оказалось, что профсоюзная работа была довольно запущена. Пришлось погрузиться в новые заботы.

Клиники Девичьего поля похожи на огромный завод с напряженным ритмом. В его «ремонтных мастерских» восстанавливается такая хрупкая и драгоценная вещь, как человеческое здоровье. Но здесь же формируется молодая советская интеллигенция — врачи, ассистенты. Признаться, до этого времени я плохо представлял себе, в какой степени жизнь и деятельность сложного медицинского учреждения связана с тем, как работают партийная и профсоюзная организации. После нескольких бесед в парткоме вместе с товарищами наметили план неотложных дел. Начали с подбора актива в основном из молодых врачей и медсестер. А создав его, стали добиваться улучшения медицинского обслуживания больных, вникали в вопросы, связанные с обучением студентов, заботились о материальном обеспечении сотрудников, особенно младшего медицинского персонала.

В 30-х годах еще было немало трудностей с питанием. Предприятия Москвы должны были сами изыскивать возможности для улучшения снабжения своих рабочих и служащих. Овощи и другие продукты наш институт получал в одном из подмосковных совхозов. Мы в свою очередь обязаны были помогать ему рабочей силой. Чтобы повысить заинтересованность персонала в работе совхоза, пришлось выпустить нечто вроде облигаций «трудового займа». Погашение облигаций производилось овощами. Это давало возможность значительно улучшить питание и больных, и сотрудников.