Владимир Кованов - Призвание

— Если бы тогда Николай Николаевич не прилетел, я, возможно, не стоял бы сегодня перед вами. У меня были повреждены не только голова, руки, ноги, но и кишечник. Своей жизнью я всецело обязан дорогому доктору. Желаю ему как можно дольше жить и работать на благо Родины!

По соседству с кафедрой хирургии находилась факультетская терапевтическая клиника. После смерти Максима Петровича Кончаловского ее возглавил выдающийся ученый терапевт В. Н. Виноградов.

Деятельность Владимира Никитовича как клинициста-терапевта была многогранна, диапазон его научных исследований весьма широк. Новатор в науке и практической медицине, он использовал новые, более совершенные методы лечения и вместе с тем никогда не назначал «модных» препаратов, недостаточно проверенных на практике. В центре его трудов всегда находился больной человек, окружающая его среда, условия быта, приобретенные и унаследованные заболевания. Виноградова отличала какая-то особенная чуткость к больному, глубокое сострадание ему. И выражалось это прежде всего в том усердии, с которым Виноградов стремился создать в клинике охранительный режим для больного, почти домашнюю, уютную обстановку.

Владимир Никитович немедленно пресекал всякую бестактность или упущение по отношению к больным. Он требовал, чтобы все его назначения выполнялись точно и безукоризненно. Авторитет В. Н. Виноградова как врача был непререкаем. Трудно было сыскать равного ему по опыту, знаниям и умению подойти к больному, расположить его к себе и помочь в трудную минуту болезни.

Вспоминается примечательный случай. Однажды я сопровождал в его клинику заокеанскую гостью Элеонору Рузвельт, вдову знаменитого президента. В соответствии с программой, на посещение ею медицинского института было отведено 30 минут, поэтому решил ограничиться посещением клиники Виноградова. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что и через пять часов высокая гостья все еще находилась в клинике. Оказывается, Владимир Никитович произвел на нее такое впечатление, что она стала рассказывать ему о своих недугах. Владимир Никитович со свойственным ему тактом разобрался во всех ее жалобах, тут же провел обследование и дал исчерпывающие наставления по поводу того, как себя вести, какой режим соблюдать и какие принимать лекарства. Элеоноре Рузвельт было тогда уже за семьдесят, да и Владимиру Никитовичу примерно столько же.

Через год после посещения института Элеонорой Рузвельт мне довелось приехать в Нью-Йорк и быть ее гостем. Она долго, с большой теплотой и сердечностью вспоминала о встрече с Владимиром Никитовичем и о том незабываемом впечатлении, которое он на нее произвел.

Мы побывали у Э. Рузвельт вместе с известным московским хирургом П. И. Андросовым. На обеде, который приготовила госпожа Рузвельт, присутствовали ее взрослые дети и внуки. Все чинно расселись в столовой за небольшие сдвинутые столики. Блюда подавала сама хозяйка. Помогать ей никому не разрешалось. «Такова традиция нашего дома», — пояснила мне сидевшая рядом ее старшая внучка.

На сладкое хозяйка предложила отведать яблочного пирога ее изготовления. Каждому она торжественно положила на тарелку по большому куску пирога. Мои соседи, попробовав, почему-то больше к пирогу не притрагивались. Откусив, понял, в чем дело: пирог был явно непропечен. Однако Павел Иосифович решил угодить хозяйке, — съев свою порцию, он стал вовсю расхваливать пирог. Я решил «наказать» Андросова за неумеренную лесть и попросил хозяйку положить ему еще одну порцию, что она охотно и сделала. Долго не мог мне простить Андросов эту невинную проделку.

В послевоенные годы в наш институт пришли такие известные ученые, как профессор Петр Кузьмич Анохин — ученик академика Павлова, крупный физиолог-экспериментатор, прекрасный лектор.

Кафедру госпитальной хирургии возглавил выдающийся хирург Борис Васильевич Петровский. Его деятельность, несомненно, способствовала росту авторитета 1-го медицинского института, и не только в стране, но и за рубежом.

Кафедру биологической химии принял профессор Сергей Руфович Мордашев, ученик известного ученого профессора Б. И. Збарского, участвовавшего в бальзамировании тела Владимира Ильича Ленина.

Процесс замены одного руководителя кафедры другим проходил безболезненно. Многие профессора заблаговременно подготовили себе замену. Так, академика А. И. Абрикосова сменил его достойный ученик А. И. Струков. Профессор И. Г. Руфанов передал кафедру известному хирургу В. И. Стручкову.

Ведущие профессора, начиная чувствовать, что их физические возможности ограничены, передавали кафедры молодым, а те в свою очередь, используя опыт и знания учителей, старались в полной мере передать их своим ученикам, готовить высококвалифицированных врачей. Так шел процесс становления и развития института.

Вернувшиеся с фронта преподаватели, изголодавшиеся по научной работе, сутками не выходили из клиник и лабораторий, готовили диссертации. Вскоре состоялась защита докторских диссертаций моих фронтовых друзей И. М. Папавяна и И. В. Шмелева. Приятно было слушать их. Зрелые, умудренные опытом хирурги докладывали результаты своих исследований, проведенных в сложных условиях войны и подкрепленных позднейшими экспериментами, поставленными в научно-исследовательской лаборатории института.

Вскоре защитил докторскую диссертацию Василий Алексеевич Иванов, о котором я упоминал ранее как о комсомольском вожаке университета, многообещающем враче, прошедшем хирургическую школу у профессора П. А. Герцена. Василий Алексеевич с первых дней войны находился в действующей армии, вначале он был командир и хирург медсанбата 26-й стрелковой коммунистической бригады, а позднее — армейский хирург.

Участвуя в тяжелых боях под Тарусой, бригада несла большие потери. Поток раненых, нуждавшихся в срочной хирургической помощи, был непрерывным. И ведущий хирург медсанбата В. А. Иванов сутками не отходил от операционного стола, спал сидя, пока уносили одного раненого и приносили другого.

В один из декабрьских вечеров 1941 года его вызвали в сортировочную палатку по необычному случаю. Привезли солдата-связиста, которому вражеская мина пробила валенок, вошла в мягкие ткани голени и, не взорвавшись, осталась там.

Когда Василий Алексеевич подошел к раненому, чтобы осмотреть его, солдат очень спокойно, по-волжски окая, предупредил: «Осторожнее, доктор! Она ведь и взорваться может». Со всеми предосторожностями раненый был перенесен в операционную. Как вспоминает В. А. Иванов, в операционной остались втроем — раненый, операционная сестра и он. Усыпив раненого, хирург разрезал валенок и освободил голень вместе с торчавшей в ней миной. Осторожно извлек мину и передал ее в руки санитара, дежурившего у входа в палатку. Тот вынес мину из операционной и бросил в ближайшую яму, где она и взорвалась. Позднее, когда опасность миновала и Иванов спокойно все оценил, он не мог не отметить того истинного, скромного мужества и самого раненого, и тех, кто подобрал его на поле боя, и тех, кто вез его на санях ночью по ухабистой дороге…