Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Это была уже вторая ночь, как меня непрерывно передавали из рук в руки для допроса. По существу мне не было предъявлено никакого обвинения и ни о чём определённо меня не допрашивали. Здесь опять вновь и вновь меня изнуряли и измочаливали долгим, бесконечным стоянием, с наблюдением, чтобы я не приближался и не опирался как-либо о стену. Наконец, силы покинули меня. Я беспомощно повалился на пол. Строгими окриками и приказами тюремному стражнику поставить меня, ещё на несколько часов продлили моё стояние. Потом я свалился на пол и мне, как особую милость, предоставлено было остаться в забытьи. Потом я услышал окрик: «Теперь довольно, вставай!» Я осмотрелся и не сразу понял, что я в той же комнате, на допросе. Но обоих моих допрашивателей я не узнал. В полумраке комнаты мне казались они людьми с длинными бородами. «Вы знаете, где вы и кто с вами говорит?». Эти двое почему-то обращались непривычно — на «Вы» и не сопровождали своё обращение ко мне принятыми здесь омерзительными бранными словами. Меня допрашивал «следователь» Фалин, но он был без бороды. Нечего фантазировать, и теперь никакой бороды нет. Было утро, тянулся мучительный, бесконечный день, я всё стоял. Казалось, что мучителям до меня нет никакого дела. К Кудрявцеву приходили подчинённые и вышестоящие лица, вели с ним разговор, а меня, как мебель, то отодвигали подальше в угол, то ставили поближе. Меня спрашивали о журнале «Lancet», то совершенно бессвязно о Государственной думе 1-го созыва. Так как от полного изнеможения глаза у меня стали закрываться, то ко мне был приставлен большого роста крепкий служитель, не в тюремной форме (по-видимому, какой-то страж, проходивший «производственную практику»), которому поручено было раздвигать и поддерживать открытыми веки моих глаз. Вероятно, он считал меня в чём-то виноватым и потому без всякого человеческого сожаления производил эти процедуры, иногда при этом приговаривая вполголоса: «Будешь знать, будешь помнить, что советской власти вредить нельзя». Я неизменно повторял, так же вполголоса, что никогда и в помыслах не имел вредить советской власти, а всегда работал на пользу того дела, которое мне советским правительством поручалось.

Вечером этого дня меня вернули в камеру, и я забылся под скамейкой в тяжёлом сне. После этого меня довольно долго не звали на новые допросы. Изрядно ослабевший, я страдал сильными болями в кишечнике и непрерывными позывами к испражнениям. В это время среди заключённых были распространены заболевания дизентерией. Однажды ночью меня вызвали с вещами. В закрытом грузовике вместе с несколькими другими заключёнными провезли через Литейный мост на Выборгскую сторону и через двор Выборгской тюрьмы провели меня в больницу БД, устроенную в отдельном доме. После обычных процедур приёмного покоя я был помещён в одной из палат второго или третьего этажа. В палате соблюдался всё тот же строгий тюремный режим, вёлся постоянный надзор через глазок тюремным надзирателем. Кроме меня было занято ещё 14 коек. Моим ближайшим соседом оказался совсем ослабевший, по-видимому, немец — инженер литейного завода на Выборгской стороне, совершенно сломленный от свалившейся на него невзгоды, решительно не понимавший, в чём его вина, для чего и почему его держат в заключении. У него осталась дома одна, на произвол судьбы брошенная больная старуха-жена, и это постоянно мучило и тревожило его. Он был набожным лютеранином и утром молился подле своей постели. При утреннем врачебном осмотре и опросе врачом я с эпическим спокойствием рассказал, как валялся на допросе на асфальтовом полу, как подвергался побоям и обо всей обстановке в камере. Женщина — врач, по-видимому, хорошо знала меня, как профессора 2-го Ленинградского медицинского института, но не проявляла никакого внимания к моей чрезмерно выраженной ослабленности. Она назначила мне лечение бактериофагом и старалась, как можно меньше времени задерживаться у моей постели, чтобы, как мне казалось, не навлечь на себя подозрений.

После обхода ко мне подошёл один из больных. Это был профессор ЛИКСа Карпович, читавший также лекции санитарным врачам по строительной гигиене в ГИДУВе. Я хорошо знал его по работе в Музее города и на курсах коммунального хозяйства. Он был любителем-садоводом и жил в своём небольшом доме в Новой Деревне, где у него был замечательный небольшой придомовый ягодно-фруктовый садик и цветник. Он был несколькими годами старше меня. Теперь я долго не мог узнать его, так он изменился, постарел и исхудал. Он едва слышным шёпотом рассказывал об испытанных страданиях при так называемых «допросах» и о полном своём недоумении, почему на него, всегда такого корректного и законопослушного советского учёного-архитектора, свалилось такое бедствие. Он уже довольно долгое время находился в больнице после длительных «допросов». Так же, как и сосед мой по койке, старик-инженер, как оказалось, швед, и Карпович страдал от неизвестности, что сталось с его очень пожилой и слабой женой, оставшейся после его ареста совершенно беспомощной. Карпович рассказал мне о многих больных нашей палаты. Особенно выдающимся по своим знаниям и таланту, по словам Карповича, был лежавший всё время закрытый с головой одеялом главный инженер завода «Электросила» (кажется — Ефремов) [295] Ефремов Дмитрий Васильевич (1900–1960) — С февраля 1938 находился под следствием в органах НКВД, в июле 1941 освобождён и назначен зам. директора «Электросилы» и зав. кафедрой Политехнического института. После войны — министр электропромышленности СССР. . Второй раз после допросов, его, избитого и измученного, помещают в больницу. Как и все другие, он решительно не знает за собой никакой вины. По делам проектирования электрогенераторов большой мощности он имел научную командировку в США, и по возвращении оказался в БД. Когда он стал поправляться, он по просьбе соседей рассказал, как его избивали в подвале, требуя, чтобы он написал о своих вредительских замыслах; но это до такой степени оскорбляло его цельную профессиональную честь увлечённого энтузиаста, талантливого инженера-учёного, что никаких требуемых от него наветов на себя он не сочинял, невзирая на нещадные побои.

Скажу тут же, что позднее, почти год спустя, когда я продолжал работать в качестве профессора в Ленинграде, я случайно в трамвае был окликнут одним пассажиром — Жешко, которого я не узнал, но который сказал мне, что лежал в больнице вместе со мною, когда там был также главный инженер «Электросилы» Ефремов. Я поинтересовался его дальнейшей участью. Так же, как и говоривший со мною инженер «Электросилы» Жешко, по его словам, главный инженер вернулся и продолжает свою деятельность на своём заводе. С горечью упомяну о печальной кончине профессора Карповича, который умер в общей камере БД, куда его перевели из больницы.