Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

19 января. С питанием гораздо хуже, чем в предыдущие дни. Каша на блюдце — меньше, чем на один прикорм грудному младенцу. То же и за обедом, и за завтраком, и за ужином. Ни яиц, ни мяса. Днём я взял в библиотеке биографию Радищева. Успел прочесть статью профессора С. И. Игумнова о Пироговских съездах. Вечером вовлечён был в совершенно нелепые споры о смертности и летальности с невежественным в этом вопросе Останковым. Поместили к нам в палату очень интересного человека (52 года) из сормовских мастеровых, партийный директор завода. Хороший, положительный тип и притом — очень содержательный. Выбился в инженеры. Всем интересуется, инициативен и деятелен. Из-за порчи машины ходил ежедневно 14 км пешком, ослабел. К 19 января проел все талоны в столовой и полный дефицит на 11 дней питания. Интересен также и М. М. Голланд.

20 января. Полная темнота. Первый приём пищи — кофе и одно яйцо — только в 12 час. дня. Мучительный голод и угрызения совести от безделья. Сделал запись от 17–20 января в библиотеке в полутьме; чуть-чуть в щель ставни проникает дневной свет, электрического нет; сегодня ни воды, ни радио. Великолепные помещения, чудесные вестибюли и залы «Астории», высококультурный, ценнейший человеческий материал «оздоровляемых» и такое удручающее, такое тёмное, беспросветное, полное обречённости и индийской неподвижности, пассивности, погружённости в нирвану, если не небытия, то во всяком случае приближения к небытию, настроение. Атмосфера, лишённая действенного начала, бодрого, боевого участия в жизни, в борьбе, в устранении всего, что «нам жить не даёт, держит рост молодой». А тут всё наоборот — «Ниже тоненькой былиночки нужно голову склонить, чтоб на свете сиротинушке как-нибудь свой век прожить».

Стало настолько темно, что писать невозможно, а я наметил на сегодня дописать вставку о таблице детской смертности и причинах ранней детской смертности за 1939–1940 гг.

Вся жизнь под аккомпанемент гула рвущихся снарядов и орудийной стрельбы. Весь день и вечер — под знаком налаживания дела В. С. Никитским. Первый раз сытный обед с 75 гр. курицы и ужин — 1 яйцо, кисель и кипяток. Вместо похищенной половины — 2/3 порции хлеба и масла я получил, вопреки моим возражениям, полную и потому — необычайная сытость, а соответственно и настроение… Только угнетает мысль об оставшихся на «Полоске» домашних и не попавших в эту холодную и тёмную обитель (между прочим, на 160 опекаемых здесь приходится 171 обслуживающих).

Вечером, с 9 до 11 часов — споры мои по городской архитектуре. «Арка Растрелли»… Я же думаю, что создатель арки — Росси [315].

21 января. Утром ни света, ни воды, ни завтрака не было. Только в 11 часов разнесли «сухой паёк» и талоны. Первая еда в 12 час. дня — 1 яйцо, но ничего горячего. Нет даже кипятка. Изголодавшиеся, отощавшие люди мёрзнут от холода. Чтобы съесть яйцо надо спуститься вниз, в столовую, где температура ниже 0 (мороз). Что же это за полная неспособность устроить лучше?!

Весь день и вечер прошли под знаком «волнующих и подымающих» слухов о предстоящем увеличении хлебного пайка для всего населения до 500–400–300 гр. В комнате рядом с комнатой отдыха умер проф. А. А. Владимиров (80 лет). Поразительное во всём отсутствие желания и уменья устраивать вполне устранимые неудобства. Люди блуждают в абсолютной темноте, спотыкаются на лестницах, пропускают время приёма пищи из-за отсутствия звонка и пр. и пр. За день успел прочесть из серии ЖЗЛ Жижко — «А. Н. Радищев» (род. 1749, ум. 1802, на 53 году). В прошении к Павлу I (1799 г.) он писал: «На 50-м году от рождения я не могу надеяться на долголетие дней моих. Горести и печали умалили силы естественные. Взглянув на меня, всяк сказать может, насколько старость предварила мои лета» (стр. 162).

Очень интересный и своеобразный человек проф. П. А. Останков. Его рассказы о Бехтереве, его воспоминания, его времяпрепровождение (игра в карты, но в то же время убеждённые нападки против курения, нападки на непонятный для него термин «летальность»).

22 января. Обычное тяжёлое положение утром. Полное голодание — до 12 часов, отсутствие горячей воды на ужин, как и на завтрак. Знакомство моё с Я. Я. — доцентом гигиены Педиатрического института. Полное разочарование во всяких надеждах на улучшение питания… Вечером очень много играл с увлечением (Шуман, Шопен, Шуберт) Софроницкий.

Мой визит к В. С. Никитскому. Держался как исключительно милый, обходительный человек. Много радости дало мне свидание у него с Е. Э. Беном.

23 января. Днём — обход учреждения В. С. Никитским. Телефон во всём здании не работает, но как хочется услышать голос кого-либо из близких. Что с Иликом, с Е[катериной] И[льиничной], что на «Полоске»? Как они обходятся с водой и дровами? Скорее бы воскресенье и свидание с Зиночкой.

24 января. Добавка хлеба (50 гр.) до 400. Прорыв немецкого фронта и взятие обратно Холма и Торопца. Разговоры мои (воспоминания) о 1-й Гос. думе. Нина Александровна Никитская и ее исключительное, обязывающее радушие.

26 января. Тяжёлое состояние. В постели, как в берлоге. Звон и шум в ушах. Трогательное, обязывающее внимание со стороны Б. Б. Капранского, Хилова, Шполянского и др. Достали сульфидин. Дружеский уход. Узнала о моей болезни Н. А. Никитская. Десять раз приносила чай, кофе, сухари и пр. С её лёгкой руки значительно большая забота обо мне вспомогательного персонала, появились врачи. Одним словом, всё по блату. Температура 38, вечером нелепое моё поведение.

27 января. Температура нормальная, явления колита не беспокоят. Но после сульфидина — отрыжка. Утром неожиданно пришёл Андрей Григорьевич Подвысоцкий. Тревожные вести о болезни Татьяны Степановны. В госпитале ГИДУВа — идеальные условия по сравнению со здешними.

28 января. Никто меня не навестил. Целый день писал записку заведующему Горздравотделом. После обеда — у Нины Александровны дописывал письма. Вечером передал записку Никитскому. Как всегда, он много обещает. Сказал, что будет переписана. Обещал дать машину свезти меня в Лесное.

30 января. Благодаря совершенно исключительной заботливости и любезности Н. А. Никитской — с нею (до Педиатрического института) и «Лерой» — проехал в Лесное. Глубокие заносы. Дома — неподдающийся никакому изображению ужас. Болезнь Зиночки — тяжело больна. Глубоко взволнована. Как бесконечно они мне дороги и как бессилен я помочь!

Любочка искренне страдает. Слова — бесполезны, не нужны. Тяжесть положения, страдания — неизмеримы. Давать советы, просить, убеждать — совершенно бесполезно. Всё равно будут думать и действовать по-своему. Вернулся в госпиталь № 108 («Астория»). Здесь мне уже непереносимо тяжело среди безделья, курения, бессознательной симуляции, обломовщины, зоологической обнажённости инстинкта к еде, перевешивания и борьбы за 5 (!!) граммов хлеба. Полное отсутствие света и днём, и ночью. Ходьба ощупью. Холод, голод, особенно обострённый после приёма пищи (блюдце кашицы!)…Сменили чуть ли не весь персонал, а сущность в том, что и их нужно кормить, иначе — они сами кормятся.