Джеймс Маккол - Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды

– Думаю, этого парня нужно к нам положить, потому что его сильно избили.

– Ты обработал ему травмы головы?

– Да, и я не вижу никаких свидетельств повреждения костей, однако его лицо сильно опухло и болит.

– Ну, у нас же не вытрезвитель, так что отправляй его домой.

Серьезные травмы лица – первое, что я увидел на северо-востоке Глазго, не успев даже толком познакомиться с городом.

Это показалось мне по меньшей мере жестоким, особенно с учетом того, что в подобных случаях, когда пациент все еще находится в состоянии опьянения, сложно понять, являются ли нарушенные когнитивные способности следствием употребления спиртного или травмы головы. По этой причине за ними следует присматривать, пока не будешь полностью уверен. Но поскольку я был лишь интерном, а он ординатором, я сделал, как мне велели, и отправил пациента домой.

Разумеется, ординатор вполне мог оказаться прав, и порой лучше не вмешиваться в естественный ход событий. Один из старших врачей неотложной медицинской помощи в Ньюкасле сетовал, что пациенты в отделении интенсивной терапии часто страдали от «чрезмерного внимания». Он имел в виду, что их проблемы порой разрешались сами собой, когда их предоставляли самим себе, в то время как толку от некоторых действий врачей иногда не было никакого. В этих словах есть определенная мудрость.

Больница в Ньюкасле была далеко не самой передовой для того времени, однако здесь у меня было достаточно практики с пациентами и их травмами лица, чтобы окончательно решить, что я хочу заниматься именно челюстно-лицевой хирургией.

Меня взяли в медицинскую школу в Глазго, и в первый день я пришел на практическое занятие по анатомии, где был в свои двадцать пять окружен восемнадцати– и девятнадцатилетними мальчиками, только что закончившими школу. Впервые оказавшись вдали от дома и наслаждаясь своей свободой, как это обычно бывает на первом и втором курсах, некоторые из моих однокурсников могли сказать: «Сегодня вторник, давайте нажремся», на что я отвечал: «Знаешь что, а давай не будем. Давай сначала разберемся с учебой, а потом уже обсудим твое предложение».

Впервые я присутствовал на операции в 1987 году, во время рождественских праздников, когда учился на втором курсе стоматологической школы. Дело было в Королевской больнице Александры в Пейсли, где отец моей тогдашней девушки работал старшим хирургом в отделении травмы кисти, и, зная о моем желании стать хирургом, позволил мне понаблюдать за операцией. Пациент, мужчина по имени Арчи, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, разбил кулаком окно. Стекло не рассыпалось на мелкие части, освободив проем, как это бывает в фильмах, а разбилось на острые фрагменты, многие из которых остались в раме. Когда он стал вытаскивать руку из образовавшейся дыры в стекле, она зацепилась за один из осколков, который разрезал сухожилие разгибателя с тыльной стороны ладони, парализовав его пальцы.

Студентов в рамках экскурсии по больнице как-то утром водили по опустевшим операционным, однако тогда я впервые оказался в операционной во время операции. Странно и одновременно забавно, что происходящее было мне до боли знакомым, так как, подобно всем остальным, я уже неоднократно видел это зрелище в телесериалах про врачей. На этот раз, впрочем, все было по-настоящему, и я упивался происходящим вокруг: ослепительное освещение, запах анестетика, писк аппаратуры и пациент, Арчи, лежащий без сознания под хирургическими простынями на операционном столе с огромной окровавленной повязкой на правой руке. Он был колоритным персонажем, на его предплечье красовалась похожая на самодельную татуировка, гласившая «I LOVE BEV», а его красный нос, украшенный лопнувшими венами, явно говорил о том, что эта надпись вряд ли посвящена девушке по имени Беверли, а всего лишь выражает его горячую любовь к выпивке [46] «Bevvy» в переводе с англ. – алкогольные напитки. .

Операционная медсестра, разматывавшая покрытую кровавой коркой повязку, обнаружила, что последние несколько сантиметров бинта крепко прилипли к ране, и ей пришлось его хорошенько дернуть. Когда бинт отошел с рвущимся звуком, у Арчи из-за болевого рефлекса выгнуло спину, а рука дернулась вверх. Мозг людей с алкогольной зависимостью – а Арчи явно был из их числа – настолько привыкает к действию депрессорных веществ [47], что анестетики влияют на них гораздо менее эффективно, чем на тех, кто пьет мало. Я знал об этом из лекций, однако в реальной жизни видел впервые. Ни анестезиолог, ни хирург словно и не заметили дискомфорта своего пациента, а даже если и заметили, то не стали обращать на это внимания. Хирург лишь присмотрелся к ране и сказал: «Сестра, вам бы лучше здесь немного поскрести».

Медсестра взяла миниатюрную стерильную версию жесткой щетки для посуды и принялась тереть ею рану. Арчи снова отреагировал на боль уже знакомым образом, выгнув спину и вздернув вверх руку. Медсестра посмотрела на хирурга взглядом, который словно говорил: «Да ради всего святого!», но тот лишь фыркнул в ответ.

Мне это не показалось столь забавным. В операционной внезапно стало гораздо теплее и светлее, звуки доносились все дальше и дальше, и у меня помутнело в глазах. Последнее, что я помню, прежде чем начал падать, – это крик операционной медсестры: «Не трогай это!», и меня повалило на тележку, устланную стерильными инструментами.

Когда я пришел в себя, другая медсестра проверяла меня на признаки сотрясения, а крепкий санитар с понимающей улыбкой на лице держал мои ноги у меня над головой, чтобы увеличить венозный приток к сердцу. Вазовагальный или нейрокардиогенный обморок – или просто обморок, как его обычно называют – происходит, когда организм чрезмерно бурно реагирует на эмоциональный стресс, понижая частоту сердечных сокращений. Кровеносные сосуды в ногах расширяются, накапливая кровь, а кровяное давление падает настолько, что мозг перестает нормально функционировать, и человек отключается.

Анестетики не так эффективно действуют на людей с алкогольной зависимостью: их мозг уже привык к регулярному воздействию подавляющих сознание веществ.

Мне было до смерти стыдно. От вида пары капель крови и нескольких непроизвольных движений пациента в полубессознательном состоянии я упал в обморок прямо перед хирургом-консультантом. Тот факт, что он еще был и отцом моей девушки, только усилил мой позор. В свою защиту могу сказать, что это случилось после бурной ночи, в течение которой я в основном пил, а не ел, поэтому еще до начала операции находился не в самом прекрасном состоянии.

Убедившись, что я не потеряю равновесия, как только меня поставят на ноги, медсестры вывели меня из операционной и угостили кофе с парой ложек сахара и песочным печеньем. Вскоре я снова почувствовал себя человеком и вернулся в операционную, чтобы посмотреть завершительную стадию операции. Я все еще сгорал от стыда, однако с упоением наблюдал за происходящим.