Рэнди Эпштейн - Возбуждённые: таинственная история эндокринологии. Властные гормоны, которые контролируют всю нашу жизнь (и даже больше)

Доктор Собел предположила, что у Джеффа гипопитуитаризм, т. е. его гипофиз вырабатывает недостаточно гормона роста. Доктор Балабан был шокирован. «Я слышал об этом в медицинской школе: вроде бы этим страдал Генерал Том-Там», – сказал он, вспоминая о знаменитом цирковом карлике конца XIX века, рост которого составлял 1 м. Он даже не предполагал, что его сын может принадлежать к той же категории. Джефф был нормальным ребенком, а не цирковым уродцем.

Врачей гипопитуитаризм в первую очередь беспокоит не из-за низкого роста, а из-за других задач, которые выполняет гормон роста. Он помогает с балансом сахара в крови, метаболизмом белков и жиров, поддерживает здоровье сердца и почек, а также стимулирует иммунную систему – и это лишь некоторые из множества его функций. В общем, гормон роста важен не только для роста, а для роста важен не только гормон роста. Лучше было бы на самом деле назвать его гормоном взросления.

ГИПОПИТУИТАРИЗМ – СНИЖЕНИЕ ФУНКЦИИ ГИПОФИЗА, ПРИВОДЯЩЕЕ К ДЕФИЦИТУ ОДНОГО ИЛИ НЕСКОЛЬКИХ ГОРМОНОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ – ГОРМОНА РОСТА.

Доктор Собел сначала предложила пройти курс гормонов щитовидной железы, потому что ускорение обмена веществ тоже способствует росту. Несколькими годами ранее Джеффу бы прописали курс тестостерона. Но тестостерон, как поняли врачи, заставляет мальчиков расти раньше, но не выше, чем они были бы без него[9]. Это все равно, что ехать на скором поезде: он быстрее обычного, но вы все равно доедете на нем до той же самой остановки. На самом деле доктор Собел была автором одного из ключевых исследований, доказавших, что тестостерон не увеличивает рост.

Балабаны согласились попробовать гормональную терапию. Несколько месяцев (и множество уколов) спустя Джефф снова с неохотой раньше ушел с уроков и поехал с Лонг-Айленда в Бронкс. Он нетерпеливо ерзал на стуле вместе с другими низкими детьми в тесном приемном покое; двухчасовое ожидание перед 15-минутным приемом в те времена было нормой. Когда наконец назвали имя Джеффа, доктор Собел сообщила ему то, что он уже понимал и сам: гормоны щитовидной железы не сработали. Никакого рывка роста не произошло. Более того, он вообще нисколько не подрос.

Если бы Джефф пошел к врачу всего двумя годами позже, то сдал бы несколько анализов крови, чтобы замерить перепады гормона роста. Но эти анализы еще не изобрели. Вместо этого его положили в больницу на месяц. Врачи измеряли объемы принимаемой пищи и выделений. Они сделали родителям рентген черепа, чтобы узнать, нет ли у них проблем с гипофизом, которые могли передаться Джеффу. В 1961 году не было сложных машин для визуализации мозга, так что врачи получали информацию о гипофизе, делая рентген костистой пластинки, на которой лежит эта железа. Треснутые или перекошенные кости говорили о проблемах, потому что, скорее всего, означали опухоль; это было, впрочем, не доказательство, а всего лишь улика. Джеффу сделали специальную рентгеновскую процедуру под названием «пневмоэнцефалограмма»; этот тяжеловесный термин описывает варварскую по сути процедуру, разработанную в 1918 году и использовавшуюся вплоть до 1970-х годов, когда наконец-то разработали более продвинутые способы заглянуть внутрь головы. Врачи выкачали жидкость вокруг спинного мозга Джеффа, накачали ему в голову воздух, а потом сделали рентген – на таком снимке все было видно лучше. Джефф уехал домой, корчась от невыносимой головной боли, – этот побочный эффект тогда считался нормой.

Анализы показали, что опухоли у него нет. Доктор Собел предложила еще один вариант: инъекции человеческого гормона роста. Эта терапия была совершенно новой и демонстрировала многообещающие результаты: дети росли. Сравнительных исследований тогда еще не было, но для детей, которые страдали дефицитом гормона роста, решение казалось очевидным: дать им то, чего им вроде как не хватает. «Нормализовать» их.

Для Балабанов отказ от гормонов щитовидной железы, которые не работали, в пользу гормона роста, который мог дать положительные результаты, оказался простым решением. Самым трудным шагом было начало терапии. Именно тогда Джефф превратился из человека в пациента. Тогда в его жизни появилось «до» и «после»: до гормональной терапии и после нее. До терапии слово «низкий» было описанием, а после начала терапии превратилось в диагноз. После того как Балабаны переступили расплывчатую черту, отделявшую здоровое от нездорового, они были уже готовы пробовать разные варианты.

Но была определенная – можно даже сказать, огромная – разница, о которой миссис Балабан еще не знала. Гормонов щитовидной железы имелось в изобилии, а вот гормона роста – нет. Терапия гормоном роста была тогда для врачей чем-то вроде «золотой лихорадки»: они наперегонки мчались за любой возможностью заполучить для себя немного драгоценного экстракта. Когда миссис Балабан согласилась попробовать терапию гормоном роста, доктор Собел засмеялась. Это потрясло миссис Балабан. Она что, насмехается над ней? Это такая злая шутка? Доктор Собел объяснила: в госпитале имени Альберта Эйнштейна есть небольшой запас гормона роста, но он уже зарезервирован для другого ребенка. А засмеялась она потому, что удивилась: миссис Балабан, очевидно, предполагала, что гормон роста – это какое-то очень простое средство, которое можно спокойно найти в любом шкафчике с лекарствами. Нет, совершенно нет.

Гормон роста для лечения детей добывали из мозга умерших людей. Именно поэтому его называли «человеческим гормоном роста», а не просто «гормоном роста». Одного гипофиза хватало на лечение одного ребенка в течение одного дня. Врачи предполагали, что низким детям требуются ежедневные уколы в течение целого года. Исследований дозировки не проводилось, но по какой-то причине считалось, что в одном гипофизе как раз содержится ежедневная доза. Это означало, что для того, чтобы вырос один ребенок, требовалось 365 гипофизов, то есть 365 трупов. Не нужно даже быть математиком, чтобы понять, что для лечения всех слишком низких детей в стране, которых, скорее всего, не одна тысяча, потребуются огромные морги, доверху заваленные трупами.

Затем доктор Собел сделала одно из самых странных предложений, которые только врач мог сделать пациенту. Она сказала миссис Балабан, что если та хочет лечить сына редким лекарством, ей нужно самой собрать нужное количество гипофизов. «Она просто посмотрела на меня и сказала: у вас есть знакомый патологоанатом или хотя бы какой-нибудь сотрудник в больнице? Вам нужно 100 г. Когда вы их соберете, мы сможем их переработать».

Если бы доктор Собел попросила миссис Балабан собрать деньги, это было бы просто. Если бы попросила устроить демонстрацию в Вашингтоне – даже это было бы более-менее реалистично. Но она говорила о сборе частей тела, да еще и спрятанных глубоко в мозге: это казалось совершенно невозможным для человека, не принадлежавшего к медицинскому миру.