Константин Фрумкин - Анатомия научно-фантастического рассказа
- Название:Анатомия научно-фантастического рассказа
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Константин Фрумкин - Анатомия научно-фантастического рассказа краткое содержание
Анатомия научно-фантастического рассказа - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Цена бывает очень велика и иногда предполагает жертву — в буквальном смысле слова «трагическую жертву». Так, в «Частных предположениях» братьев Стругацких (1959) возможность вернуться из межзвездной экспедиции еще при жизни своих родных и близких может быть куплена космонавтами только ценой огромных, длительных и мучительных перегрузок — буквально ценой адских мук. В «Живой воде» Григория Тарнаруцкого (1978) врач отдает жизнь, карьеру, личное счастье и здоровье для разработки «живой воды», но запрещает использовать открытый эликсир для спасения его собственной жизни. Самопожертвование ученых было вообще важной темой тогдашней культуры — тут можно вспомнить знаменитый фильм «9 дней одного года» и дважды экранизированный роман Даниила Гранина «Иду на грозу». Знаменитый рассказ Стругацких «Шесть спичек» (1959), в сущности, посвящен самой теме права на самопожертвование.
В НФ-рассказе второй половины ХХ века жертвой научной разработки часто становится ее создатель: в истории научно-фантастических рассказов на протяжении всего ХХ века и даже позже мы видим, как изобретения обращают свою мощь против изобретателя — разыгрываются извечные сюжеты про Фауста и ученика чародея. Изобретатель гибнет при испытании своего изобретения («Рог изобилия» Владимира Григорьева, 1964, «Закон сохранения» Романа Подольного, 1980), испытания на себе приводят к непредсказуемым последствиям для здоровья («Письмо» Романа Подольного, 1981), впрочем, последствия — например, в форме потери памяти — может почувствовать целый город («Настой забвения» Кира Булычева, 1989). Иногда трагические последствия использования изобретений возникают вследствие ошибки или случайности — так, воспользовавшись календарем прошлого года, герой «Любви и времени» Ильи Варшавского (1970), составляя маршрут прилета своей возлюбленной, ошибается на один день и отправляет ее «во вчера». Однако чаще момент расплаты встроен в структуру самого изобретения: ускорить время полета можно только ценой перегрузок («Частные предположения Стругацких»), замедлить время в одном месте можно только ускорив в другом и чтобы в нем обязательно находился человек («Закон сохранения» Роман Подольного), увеличение умственных способностей человека ослабляет его моральные и духовные качества («Тревожных симптомов нет» Ильи Варшавского, 1964, «Программа на успех» Александра Силецкого, 1988).
Если же попробовать назвать рассказ, который мог бы служить символическим выражением этой литературной стратегии, то стоило бы прежде всего вспомнить «Четвертую производную» Дмитрия Биленкина (1976). Само название рассказа говорит именно о последствиях научных разработок — а также о последствиях последствий, о многоступенчатой системе «вызовов и ответов» (каждая производная — новое последствие). В рассказе говорится о «Магнитном мешке» — обладающей искусственным разумом системе защиты Солнечной системы от последствий запусков межзвездных фотонных ракет.
О ней конструктор говорит, что самым сложным было не конструирование, а преодоление последствий конструирования. После того, как выясняется, что Мешок запрещает старт фотонной ракеты, заботясь о безопасности экипажа, конструктор говорит, что и эта проблема будет решена — и хотя речь идет об этике искусственного разума, но «в конце концов, это обычная инженерная задача».
Может создаться впечатление, что формула «расплата за открытие» использовалась и в первой половине ХХ века, ведь профессор Вагнер у Беляева постоянно попадал в неприятные ситуации, однако это не совсем так. В позднем рассказе мы имеем серьезный вызов, порожденный научным открытием.
В ранних рассказах вызов есть, но это не социальный вызов, не моральный, он сугубо камерный — он относится к неприятным, а чаще даже комическим ситуациям, которые возникают при испытании — но именно при испытании — новой научной разработки. Так, профессор Вагнер у Беляева не справляется со своим устройством для прыжков и сильно ударяется об землю («Ковер самолет»). Двигатель, сделанный им из руки мертвого человека, вызывает панику среди жителей деревни и арест изобретателя («Чертова мельница»). У Абрама Палея герой-рассказчик не был предупрежден, что является участником испытаний нового электромагнитного тормоза для локомотивов, и оказывается страшно напуган («Опыт машиниста Тураева»). У Владимира Немцова прибор призван управлять саранчой, но пока ученые его настраивают, они привлекают тучу слепней и оказываются ими покусанными («Шестое чувство»). Проблемы не масштабные, не требуют рефлексии и призваны скорее развлечь читателя, но они уже в зародыше несут формулу, которая станет доминирующей позднее: «расплата за открытие». Можно сказать, что классический поздний рассказ родился тогда, когда писатели решили расширить последствия научных открытий, перенеся их с масштабов испытательного полигона на более широкие регионы социальной реальности.
Очень важным ходом для авторов «постшестидесятнической» научной фантастики является столкновение изобретателя и научной инновации с окружающим обществом: общество оказывается неадекватным изобретению и недостойным него, изобретение в тексте рассказа оказывается инструментом социальной критики, высвечивающим общественные недостатки. Например: слишком беспечное использование научных достижений приводит к гибели цивилизации («Эти солнечные, солнечные зайчики» Феликса Дымова, 1980), изысканный гурман убивает изобретателя синтетической пищи («Штрудель по-венски» Алана Кубатиева, 1980), другой изысканный гурман отказывает в помощи инопланетянину («Утка в сметане» Ильи Варшавского, 1968), бюрократы изгоняют инопланетянина, чьи научные достижения могут сделать бюрократию ненужной («Повесть о контакте» Кира Булычева,1989), сотрудники научного института отправляют в сумасшедший дом посланца высокоразвитой цивилизации («Человек без пропуска» Дмитрия Шашурина, 1992).
Регулярно демонстрируемое в НФ-рассказах несовершенство изобретений, неадекватность восприятия «чудесного» по сути означало, что научная фантастика стала инструментом самокритики сциентизма, она постоянно указывала, что упрощенный рационализм не всегда ведет успеху, не будучи способным справиться с неучтенными факторами, а также моральными и социальными последствиями своих достижений. Идущая в этом направлении мысль писателей иногда доходила до того, что несмотря на общий сциентистский дух научно-фантастической литературы, несмотря на то, что ее темой была наука и инженерное дело, а персонажами — ученые и изобретатели, темой научной фантастики становилась торжество иррационализма. Нотку подобного иррационализма можно, например, встретить уже в «Олгой-Хорхой» Ивана Ефремова (1943), в котором участники научной экспедиции гибнут от столкновением с неизвестным науке червем — при этом их гибели можно было бы избежать, если бы ученые больше доверяли монголу, который знал об этих червях из древних легенд. Но после 60-х такие сюжеты участились.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: