Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

Я выбежал в коридор. Меня стошнило.

А несколько дней спустя, одеваясь, я увидел в своих мохнатых, расплюснутых, когтистых пальцах точно такие же потные комочки грязи. Я нежно выковырял её и поднёс к носу».

Поиграйте, ведь всё равно на пляже делать нечего, в игру: глядеть сперва на ступни, а затем уж в лицо человека, и уверяю вас, очень часто увидите несовпадения, и у яркой молодой стройной брюнетки могут оказаться узловатые словно корни старого дерева, ступни, а у одышливого пожилого толстяка свежие аккуратные лапочки.

«Тебе бы ортопедом, а не литератором быть!» — возможно подумал читатель. Не знаю. Не знаю, я и привёл столько цитат в расчёте на такого, скорее всего, неискреннего читателя. И Горький, который посмеялся над Рутенбергом, не думаю, что он был искренен.

Сорокаградусный полдень. Тесная сберкасса в старом доме. Масляная краска, покрывающая даже древние электрические провода в зарослях мушиных экскрементов, бессмысленные услуги, предлагаемые на стеклянных досках, низкие окошечки, золотые следы лиловых чернил на стекле стола. И долгая, покорная очередь.

Единственное молодое лицо — парень в летней дырчатой кепке. Лишь только появляется очень толстая молодая женщина с ребёнком, он впивается в неё взглядом.

Жара непроходимая, до звона в ушах, тётка со слоновьими и волосатыми ногами, многоступенчатым задом, еле поворачивается от жары, жира, тупости в помещении размером с кухню, заполонённом старухами, а он с угрюмой, тяжкой похотью медленно и безотчётно созерцает ноги, брюхо, грудь. Опять ноги, и — ни разу взгляд его не поднялся к её лицу.

1980

Работал у нас в редакции журнала «Волга» Владимир С. Он пришёл в редакционную сферу, как тогда говорилось, «с производства»: пописывал стихи, ходил в литобъединение, стихи его стали печатать, потом, как члена партии, пригласили служить в издательство и т. д.

Человек был нестандартный. Он ставил себе цель и полностью отдавался её достижению. Так, долгое время такою целью было прочесть и законспектировать все 55 томов Полного собрания сочинений В. И. Ленина. В любую свободную минуту в руках его был синий том с закладкой и карандаш. Таким образом он стремился достичь даже двух целей — овладеть сокровищницей ленинской мысли и утвердить себя прежде всего перед самим собою, как настоящий коммунист, а не те, которые держат книги Ленина в шкафу, но в них не заглядывают.

Другой раз им овладела идея лечебного голодания. Проголодав полностью сколько-то дней, он был отправлен в командировку в город Калинин, где и упал в голодный обморок прямо на вокзальном перроне.

Был он человеком очень работоспособным, усидчивым и пунктуальным. При этом, как ни странно, любил выпить.

Самое интересное в С. было его химкомбинатовское прошлое.

Он и попал-то в Саратов, получив направление на «гигант химии» — завод «Синтеспирт» (затем долгие годы «Нитрон»). Открытие этого предприятия было важным событием для города. И потому, что пресса кричала о новом свершении советской химии, хотя всем было известно, что завод куплен в Италии и собирать его будут при участии и под наблюдением итальянских специалистов. И потому, что шептались о сугубой вредности производства, что с годами подтвердилось во всём ужасающем размахе. Но главным, пожалуй, событием стали сами приехавшие в наш закрытый город итальянцы, поселённые в специальной девятиэтажке на улице Пушкина. Про итальянцев рассказывали, что их кормят привезённой из Италии едой, поят итальянским вином, и при этом получают они сумасшедшие деньги. Что наше начальство совсем с ума посходило, и когда итальянке понадобилось сделать аборт, ей давали общий наркоз (в то время несбыточная мечта наших женщин), а вокруг стояли главврач и начальники обл- и горздравотделов. Ну и т. п.

С. вспоминал о некоем роде трудовой повинности — ночных дежурствах, во время которых надо было сделать то, что официально строго запрещалось — открыть задвижку и спустить в Волгу отработанную воду, отравленную страшным ядом синильной кислоты и другими гадостями.

Все знали, что совершают преступление — и те, кто приказывал, и те, кто исполнял. Они и сами в большинстве ведь и жили тут же, в заводском посёлке. Чтобы притупить возможные угрызения совести, в эту смену всем выдавали спирт — сколько хочешь. С некоторым подъёмом, даже с восторгом, вспоминал С., как он, мастер смены, откручивая вентиль, полупьяный, громко вслух сам себе кричал Маяковского:

Он так воодушевлялся, рассказывая, что виделось: в реку льются кубометры отравы, а мастер чувствует себя героем, типа Александра Матросова.

В перерыве на XIX партконференции, у входа во Дворец съездов я стоял и курил, беседуя с широко известным в узких кругах Юрием Мелентьевым — тогда министром культуры РСФСР, до этого замзавотделом культуры ЦК. Его благосклонная беседа со мной объяснялась тем, что Мелентьев был саратовец, учился в нашем суворовском училище.

Каким образом не помню, но вполне естественно разговор повёлся о толстожурнальных публикациях — едва ли не главных тогдашних событиях. Юрий Серафимович спросил: правда ли, что «Урал» собирается опубликовать набоковский «Дар». «Уже напечатали? А глава о Чернышевском тоже опубликована? Да?! Надо вдарить! Филипп, Филипп! — закричал он стоявшему неподалёку высокому осанистому лысова тому генерал-полковнику с кагэбэшными петлицами — чин — почти немыслимый, равный по советской табели о рангах, вероятно, армейскому маршалу. — Иди сюда!»

Так я рукопожался с Филиппом Денисовичем Бобковым, первым заместителем Председателя КГБ СССР, грозой диссидентов и прочих интеллигентов. Мелентьев, приземистый, с широким щекастым лицом, восточными глазками под стёклами очков, возбуждённо повторил: «Филипп, “Урал” напечатал “Дар” с пасквилем на Чернышевского, этого даже эмигрантские издатели себе не позволили. Надо вдарить! Сергей, вы у себя вдарьте в “Волге”».

Всемогущий Филипп молча курил, глядя тяжёлым взглядом выпуклых светлых глаз.

А на днях в ТВ-передаче «Апокриф» Виктора Ерофеева я услышал, как В. Бондаренко назвал главу о Чернышевском лучшим, что написано в XX веке о русской интеллигенции. Юрий Мелентьев — покровитель «Русской партии» — его не одобрил бы.

Мыслимо ли вообразить, что в наши дни Шукшин был бы «нашим современником», а Высоцкий либералом?!

Богатые помещики, соседи Гурмыжской, отлично зная степень негодяйства юного её фаворита Буланова, рассуждают: «— А вот мы жаловались, что людей-то нет. Для новых учреждений нужны новые люди, а их нет. Вот они!