Питер Хёг - Темная сторона Хюгге

Она искоса бросает на него взгляд. Кожа у него по-прежнему нежная, как у мальчика. Борода еще толком не начала пробиваться. Он бледный, у него белая кожа, она всегда считала, что он красавчик. Однажды он, еще маленький, сидел на полу и возился с «Лего», как вдруг оказался в луче солнечного света. С той самой секунды свет стал его стихией. Только на свету он сидел спокойно. Она включает обдув и расстегивает пальто.

– Похмелье? – спрашивает она.

– Нет, – отвечает он. – Я вчера не пил.

– Что вы делали? – спрашивает она.

Он отворачивается и смотрит в окно. Они проезжают бывшую молочную ферму, рядом с которой припаркован грузовик. Из него выпрыгивает мужчина. В зеркало ей видно, как он перебегает дорогу. Мальте закрывает глаза, и она не повторяет своего вопроса.

– Я был с приятелями, – говорит он, не открывая глаз.

– С кем? – спрашивает она.

– Ты их не знаешь.

– Развлекались в центре?

– Можно и так сказать. Но это было не совсем то, о чем ты думаешь.

– И что же вы делали, в таком случае? – спрашивает она.

– Лучше тебе этого не знать, ма.

– Напротив, когда ты вот так об этом говоришь.

– Кое-кого навестили. Я ничего не пил. Мы же с тобой договорились, что сегодня едем. Потом они спросили, не отвезу ли я их кое-куда.

– Кое-куда – это куда?

– Да так, одно местечко за городом. Ну, я был не против. Мы отъехали далеко от города и свернули на проселочную дорогу. Потом началась какая-то ерунда. Я не врубился, что там произошло.

– Что случилось?

– Да не знаю я, говорю же, ты что, глухая?

– Нет, просто меня это начинает беспокоить.

– Да ну? Тогда бросай беспокоиться, я же здесь, рядом с тобой.

Молчание. Она открывает бардачок и достает жестянку с леденцами. Берет себе один и протягивает ему банку. Он принимается громко и активно двигать челюстями. Потом снова закрывает глаза.

– Где остальные?

– Не знаю.

– Давай рассказывай.

– Приехала полиция.

– Полиция?

– Слушай, оставь меня в покое. Или высади прямо здесь.

– Ладно.

– Мне нужно немного вздремнуть. О’кей?

– Ладно.

– Ма.

– Да?

– Не переживай. Ничего такого не случилось.

– Рада слышать.

– Понятия не имею, что у них было на уме. Точно тебе говорю. Зачем мне тебе врать. Мое дело было – просто отвезти их туда и высадить из машины. Там еще была длинная проселочная дорога, которая вся превратилась в сплошное месиво. И я их высадил. Потом вышел из машины отлить, еще надо было выкурить сигарету, и пока я там стоял, услышал, как по дороге приближается вой сирен, увидел кучу автомобильных фар и свалил.

– Тебя кто-нибудь видел?

– Нет. Иначе меня бы здесь не было.

– И как ты добрался до дома?

– На попутке.

– Что-нибудь сегодня слышал про остальных?

– Нет.

– И ни с кем не пытался связаться?

– Нет, ты что, совсем того? Какой смысл?

– И что теперь будет?

– Не переживай, ничего не будет.

– Какого черта – «ничего не будет», говоришь?

– Я же сказал, не переживай.

– Тебе легко говорить, Мальте. Какого дьявола? Что они натворили?

– Им, кажется, надо было кого-то отделать.

– Но почему приехала полиция? Как полицейские оказались в курсе?

– Мне-то откуда знать?

– Теперь они наверняка скажут, что ты был за рулем.

– Да, и что с того? Это же не запрещено законом, сидеть за рулем.

– Запрещено подвозить людей, совершающих преступление. И ты своим поступком превратил себя в одного из них.

– Может, хватит уже?

Они проезжают через городки с низкими домиками, стоящими у самой дороги, тогда как садики отодвинулись вглубь. Голые деревья стали черно-коричневыми от влаги.

– Сколько времени уже прошло с тех пор, как я в последний раз ездил туда с тобой? – спрашивает он.

– Много, – отвечает она.

* * *

– Когда закончим, я тебя свожу куда-нибудь поесть, – говорит она. Они поворачивают на улицу, ведущую мимо пустой мясной лавки, где над дверью все еще прибита голова золотого тельца, потом проезжают мимо книжного магазина, тоже закрытого.

– Офигеть, жизнь здесь просто бьет ключом, – говорит Мальте.

– Ключом – не ключом, – отвечает она, слегка задетая за живое. И они уже доехали до церкви.

Они выходят из машины, и она достает из багажника цветы. Мальте говорит, что замерз и лучше подождет в машине.

– Идем, – говорит она. – Это недолго.

– Знаю я тебя, – говорит он. – Потом тебе надо будет пересадить пучок травы, потом подравнять гравий граблями, а после этого переговорить со смотрителем, это уж как пить дать.

– Потом сходим поесть, – говорит она. – И ты согреешься.

– Ты уже это говорила, – говорит он.

– Да, но просто мне кажется, мы должны чувствовать себя комфортно.

– Не парься, ма.

Он обнимает ее одной рукой. Воздух влажный и холодный. При каждом вдохе липкая пленка залепляет ноздри.

Она выкапывает садовым совком ямку и тесным рядком сажает гиацинты справа от надгробия. Все утро она предвкушала, как сделает это, но, когда она утрамбовывает землю, ее вдруг переполняет темное чувство ностальгии, оно вцепляется в нее, отпускает и снова вцепляется. Она слышит, как он харкает и сплевывает на землю у нее за спиной.

– Прекрати это скотство, – говорит она.

– Зато ты у нас всегда такая чистюля, – говорит он, и в ней поднимается волна бешенства.

– А ТЫ, очевидно, окончательно решил превратиться в свинью, – говорит она.

Он поворачивается к ней спиной и закуривает. Его тощая спина горбится, защищая сигарету от ветра, которого почти нет. Такой тихий выдался день.

– Не парься, – говорит он.

– Кого-нибудь убили?

– Откуда мне знать, – говорит он и подбирает с земли совок. – Пойдем же уже, черт возьми.

– У тебя совсем крыша поехала, мальчик мой? Хочешь пустить под откос свою жизнь и нашу, и жизнь других людей?

– Заткнись же уже, наконец.

– А? Под откос, да?

– Заткнись, я сказал.

– Смотри мне в глаза! Ты хоть немного представляешь себе, что такое жизнь?

– Ты просто больная уродка.

Она делает шаг к нему, и он бьет ее совком по лицу. Край лезвия задевает ее по носу. Она едва удерживается на ногах.

– Мальте, – кричит она. Хватает его за руку и тащит за собой несколько шагов.

– Ты не смеешь мне угрожать, чтоб тебя, – говорит он, немного понизив голос.

– Давай пройдемся.

– Ты этим ничего не добьешься, сразу тебе говорю.

– Нам нужно успокоиться, обоим.

– Сама успокаивайся, старая коза.

Почти вслепую она роется в сумке и достает бумажный носовой платок. Она с трудом что-то видит сквозь заливающие глаза слезы. Прикладывает платок к лицу, и бумага пропитывается кровью.

– Пойдешь со мной в туалет, нужно все это смыть.

Она стискивает его руку, ведет за собой в туалет, прямо внутрь. Он снова закуривает. В кранах только холодная вода. Лисбет плещет водой себе в лицо, а кровь все течет и течет жидкими струйками.