Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

«Квазимодо лишь смутно ощущал в себе слепые порывы души, сотворённой по образу и подобию его тела. Прежде чем достичь его сознания, внешние впечатления странным образом преломлялись. Его мозг представлял собою какую-то особую среду: всё, что в него попадало, выходило оттуда искажённым. Его понятия, являвшиеся отражением этих преломленных впечатлений, естественно оказывались сбивчивыми и извращёнными. Это порождало множество оптических обманов, неверных суждений и заблуждений, среди которых бродила его мысль, делая его похожим то на сумасшедшего, то на идиота. Первым последствием такого умственного склада было то, что Квазимодо не мог здраво смотреть на вещи. Он был почти лишён способности непосредственного их восприятия. Внешний мир казался ему гораздо более далёким, чем нам. Вторым последствием этого несчастья был злобный нрав Квазимодо. Он был злобен, потому что был дик; он был дик, потому что был безобразен. В его природе, как и в любой другой, была своя логика. Его непомерно развившаяся физическая сила являлась ещё одной из причин его злобы. Malus puer robustus, – говорит Гоббс. Впрочем, следует отдать ему справедливость: его злоба, надо думать, не была врожденной. С первых же своих шагов среди людей он почувствовал, а затем и ясно осознал себя существом отверженным, затравленным, заклеймённым. Человеческая речь была для него либо издёвкой, либо проклятием. Подрастая, он встречал вокруг себя лишь ненависть и заразился ею. Преследуемый всеобщим озлоблением, он наконец поднял оружие, которым был ранен.

Лишь с крайней неохотой обращал он свой взор на людей. Ему вполне достаточно было собора, населённого мраморными статуями королей, святых, епископов, которые по крайней мере не смеялись ему в лицо и смотрели на него спокойным и благожелательным взором. Статуи чудовищ и демонов тоже не питали к нему ненависти – он был слишком похож на них». (Книга четвертая. III. Immanis pecoris custos, immanior ipse).

В отличие от Клода Фролло, который смотрит на Собор как бы со стороны, рационально, Квазимодо любит это особое, наполненное гармонией пространство. «Один из них – подобие получеловека, дикий, покорный лишь инстинкту, любил собор за красоту, за стройность, за гармонию, которую излучало это великолепное целое. Другой, одарённый пылким, обогащённым знаниями воображением, любил в нём его внутреннее значение, скрытый в нём смысл, любил связанную с ним легенду, его символику, таящуюся за скульптурными украшениями фасада, подобно первичным письменам древнего пергамента, скрывающимся под более поздним текстом, – словом, любил ту загадку, какой испокон веков остаётся для человеческого разума Собор Парижской Богоматери». (Книга четвертая.V. Продолжение главы о Клоде Фролло).

Единственный звук, который доступен звонарю Квазимодо – это звук колокола. Он как бы неотделим от Собора и от этого колокольного звона. По приказу Клода Фролло Квазимодо попытается похитить Эсмеральду. За это он будет прикован к позорному столбу. Защититься, сказать что-либо в своё оправдание глухонемой Квазимодо не сможет, но и судья, в сущности, тоже останется глух к его мукам. Квазимодо понесёт наказание и, стоя у позорного столба, будет изнывать от жажды, а толпа лишь равнодушно потешаться над ним. И только Эсмеральда, которой он причинил столько зла, проявит к нему милосердие. Как пишет Гюго, она «…молча приблизилась к осужденному, тщетно извивавшемуся в своих путах, чтобы ускользнуть от неё, и, отстегнув от своего пояса флягу, осторожно поднесла её к пересохшим губам несчастного. И тогда этот сухой, воспалённый глаз увлажнился, и крупная слеза медленно покатилась по искажённому отчаянием безобразному лицу. Быть может, то была первая слеза, которую этот горемыка пролил в своей жизни». (Книга пятая. IV. Слеза за каплю воды ).

Этот приём Гюго использует во всех своих романах: человек преображается, когда за причинённое зло ему платят добром. Подобное происходит и в «Отверженных», и в романе «Девяносто третий год», и в романе «Человек, который смеётся». Эсмеральда – единственная, кто пожалел Квазимодо и подал ему воды. Этот жест сострадания глубоко тронул его сердце, пробудил в нём чувства, прежде ему неведомые…

Вообще, роман построен по принципу своеобразных отражений. Каждый герой здесь является зеркалом для другого. Причём это гротескные зеркала. С одной стороны есть внешне прекрасный Феб, в которого влюбляется Эсмеральда. С другой – безобразный горбун Квазимодо.

Феб кажется Эсмеральде подобным божеству, и она всем готова ради него пожертвовать:

– Я не люблю тебя, мой Феб! Что ты говоришь? Жестокий! Ты хочешь разорвать мне сердце! Хорошо! Возьми меня, возьми всё! Делай со мной, что хочешь! Я твоя. Что мне талисман! Что мне мать! Ты мне мать, потому что я люблю тебя! Мой Феб, мой возлюбленный Феб, видишь, вот я! Это я, погляди на меня! Я та малютка, которую ты не пожелаешь оттолкнуть от себя, которая сама, сама ищет тебя. Моя душа, моя жизнь, мое тело, я сама – всё принадлежит тебе. Хорошо, не надо венчаться, если тебе этого не хочется. Да и что я такое? Жалкая уличная девчонка, а ты, мой Феб, ты – дворянин. Не смешно ли, на самом деле? Плясунья венчается с офицером! Я с ума сошла! Нет, Феб, нет, я буду твоей любовницей, твоей игрушкой, твоей забавой, всем, чем ты пожелаешь! Ведь я для того и создана. Пусть я буду опозорена, запятнана, унижена, что мне до этого? Зато любима! Я буду самой гордой, самой счастливой из женщин. (Книга седьмая. VIII. Как удобно, когда окна выходят на реку).

Так вот: внешне прекрасный Феб – это отражение души Квазимодо, а в уродливом облике Квазимодо – вся суть души Феба. Кстати, в финале Феб, которого Эсмеральда так горячо любила, оказывается в числе стражников, пришедших, чтобы схватить её перед казнью.

Также противопоставлены в романе и образы Квазимодо и Клода Фролло. Клод посвятил себя Богу, церковному служению. Квазимодо же кажется воплощением самой примитивной, безобразной плоти, не затронутой ничем духовным. Однако чувство Квазимодо к Эсмеральде невероятно возвышенно, в то время, как в отношении Клода к ней нет ничего, кроме похоти. Они противопоставлены друг другу как своеобразные полюса. Когда Эсмеральду уже должны были казнить, ее спасает звонарь Квазимодо. Он спускается с вершины колокольни и уносит Эсмеральду в Собор, в котором по традиции мог обрести убежище каждый, кто в этом нуждался. Этот момент – высшая точка в жизни Квазимодо. Все, кто наблюдал за происходящим, стоя на площади перед Собором, проникаются чувством какого-то непостижимого восторга: «…Женщины смеялись и плакали, толпа неистовствовала от восторга, ибо в эти мгновения Квазимодо воистину был прекрасен. Он был прекрасен, этот сирота, подкидыш, это отребье; он чувствовал себя величественным и сильным, он глядел в лицо обществу, которое изгнало его, но в дела которого он так властно вмешался; глядел в лицо человеческому правосудию, у которого вырвал добычу, всем этим тиграм, которым оставалось ляскать зубами, приставам, судьям и палачам, всему королевскому могуществу, которое он, ничтожный, сломил с помощью всемогущего Бога.