Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Л. М. Леонов

Классик соцреализма, депутат, академик, трижды номинант на Нобелевку по литературе, шесть орденов Ленина и всегда — за работу над книгами, он, кого напутствовал в литературу еще Горький («очень талантлив, талантлив на всю жизнь и для больших дел»), прожил реально счастливую жизнь. Но вот останется ли в вечности? Наверняка ведь думал об этом. И — с чем останется? Согласитесь странная судьба. Он не был среди ярых «охранителей режима» (Павленко, Фадеева, Кочетова, Софронова), но не был и среди людей, обгонявших время (Замятина, Платонова, Виктора Некрасова, Катаева с его «мовизмом», Солженицына или даже Аксенова). Не был и «лаптем» по жизни, как подписывал в 1920-х свои ранние заметки в газетах, иначе не женился бы в 1923 г. на Татьяне — дочери известного издателя Михаила Сабашникова.

«Он хорошо и долго имитировал Достоевского, — язвительно скажет о нем Виктор Шкловский, — так хорошо, что это вызывало сомнения в его даровитости». «Судьба Леонова амбивалентна, — признает и современный биограф его, писатель Захар Прилепин, — ее легко можно преподнести и как несомненно успешную, и как безусловно трагическую». И уже в предисловии к своей книге приводит смешной разговор Сергея Михалкова с его сыном Никитой. «Папа, а Леонид Леонов еще жив?» — спросил последний отца в 1980-х гг. «Жив». — «И все еще соображает?» — «Соображает, но боится». — «Чего боится?» — «Соображать…»

Но, в отличие от сказанного Михалковым-старшим, Леонов, десятилетиями писавший свой роман «Пирамида», не боялся соображать за писательским столом. Соображать так, как и не снилось Михалкову. Сам прозаик назвал свой роман «романом-наваждением», а я бы назвал его современной, нацеленной в будущее «антиутопией». Ведь он говорит в романе о том, что человечество ждет в конце концов гибель. И Бога не было и нет… И как не устрашиться «путешествия в будущее» одной из героинь романа, где она видит то, что всех нас ждет, — «ничтожных, немногим выше травы потомков людей, почти уже потерявших разум и живущих стадом».

И деталь, роскошная деталь большого писателя: на одном из вожаков этого двуногого стада, пересказывает концовку романа Прилепин, заметна табличка, чудом сохранившаяся после всех катастроф, обрушившихся на землю. Табличка эта, видимо, почитается остатками человечества за некий магический символ, нерасшифрованный завет. Надпись на ней гласит: «Не курить»… Блеск ведь?!

Так что, кто из вас курит еще — закурите у этого дома и подумайте: живет ли в писателе писатель даже в 95 лет? Ведь именно столько исполнилось Леонову в этом доме за два месяца до его кончины.

184. Никитская Бол. ул., 60, стр. 2(с.), — дом В. Т. Ушакова (М. А. Шапошниковой, 1820-е гг.).

Вот как раз такие сохранившиеся дома старой-престарой Москвы — может, самые любимые. Дом-игрушечка, дом с мезонином, как тогда, два века назад, и строили их. И жил здесь почти два десятилетия два века назад, в 1830–1840-е гг., — поэт, критик, переводчик, магистр словесных наук, с 1823 г. председатель Общества молодых любителей литературы Семен Егорович Раич(Амфитеатров). Отсюда переедет в дом на этой же улице, в не сохранившийся дом № 22/2. А до этого жил по адресам: в 1810-е гг. — в Армянском пер., 11,и на Бол. Дмитровке, 9— 11, потом, в 1827–1831 гг. на Тверской, 7,и на Петровке, 15/13. Но умрет в 1855-м в последнем своем, не уцелевшем до наших дней, доме по адресу: Протопоповский пер., 6.

Раич! Не многим ныне говорит за себя это имя. Я лично отношу его к тем людям с негромкими, полузабытыми именами, без которых большая русская литература была бы невозможна. Ведь он был домашним учителем и Федора Тютчева, и юного Лермонтова, и будущей писательницы Сухово-Кобылиной, известной в истории как Евгения Тур.

Вообще фамилия его была Амфитеатров. Здесь ему уже под сорок. По тем временам — патриарх словесности. Хотя настоящим патриархом был его старший брат Федор Амфитеатров — по церковному Филарет, митрополит Киевский и Галицкий. И если брата интересовал старославянский язык, то Раича — язык «дидактический поэзии», чему была посвящена его магистерская диссертация в университете. Но дидактике в широком смысле он, если хотите, посвятил всю свою жизнь. «Мне как будто на роду написано было, — напишет в автобиографии, — целую жизнь учиться и учить…» И сколько было у него учеников помимо и Тютчева, и Лермонтова — не счесть.

Когда-то в прошлом, еще в 1810-х, он был одним из основателей «Общества громкого смеха», куда вошли почти все те, кто «досмеется» до восстания на Сенатской: декабристы Ф. Шаховской, М. Фонвизин, А. Муравьев. Потом стал членом Общества любителей российской словесности, а в этом доме — уже председателем литературного «Общества друзей» («Кружок Раича»), из которого вырастет позже «Общество любомудрия». Сюда, в этот дом, на «четверги» хозяина и его молодой жены, обрусевшей француженки Терезы Андреевны Оливье, слетались Погодин, Шевырев, князь Одоевский, Максимович и многие другие. «Здесь читались и обсуждались, — вспоминал Раич, — сочинения членов и переводы с греческого, латинского, персидского, арабского, английского, итальянского, немецкого и редко французского языков…» Здесь он читал и свои поэмы «Арета» и «Райская птичка» и, возможно, слушал положенные на музыку композиторами Варламовым, Титовым и Толстым романсы на свои стихи. Его стихотворение «Друзьям» вообще стало студенческой песней и, как пишут, не только «облетело всю Россию», но и было популярно до середины следующего, уже ХХ в. Наконец, здесь Раич продолжил выпускать журналы «Галатея» (1828–1940) и «Русский зритель». Вот какой была эта полузабытая ныне фигура.

Но больше всего отечественная словесность будет благодарна ему за Лермонтова и, конечно, — за Тютчева. Он ведь шесть лет жил в доме Тютчевых ( Армянский пер., 11). И, будучи сам недюжинным переводчиком (переводил «Георгики» Вергилия, «Освобожденный Иерусалим» Тассо, «Неистового Роланда» Ариосто, за что сама императрица пожаловала ему бриллиантовые перстни), с 10 лет учил переводам и мальчишку Тютчева. «Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника, — писал о Тютчеве, — изумляли и утешали меня; года через три он уже был не учеником, а товарищем моим — так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум!»

В Троицком, там, где ныне Теплый Стан, в летнем имении Тютчевых, Раич, захватив с собой том Горация, брал Федю, и оба, «усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение». Тютчев «по тринадцатому году переводил уже оды Горация с замечательным успехом». А через год Федя переведет «Послание Горация к Меценату» настолько хорошо, что Раич, как член Общества любителей российской словесности, не замедлит «представить этот перевод Обществу», где его прочел и одобрил «славнейший критик» Мерзляков. Более того, уже 30 марта 1818 г. Общество почтит 14-летнего переводчика званием «сотрудника», а сам перевод напечатает в 14-й части своих «Трудов». «Это, — напишет потом будущий родственник Тютчева Аксаков, — было великим торжеством для семейства Тютчевых…»