Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Наконец, третий факт связал этот дом с Сергеем Есениным. С ним, покончившим с собой в Петрограде, москвичи прощались здесь, в Доме печати. В этом доме, да и в том же Белом зале, он еще недавно читал своего «Пугачева», и, когда все рухнуло от бешеных аплодисментов, к эстраде подбежал Пастернак и, хлопая поэту, крикнул: «Да это же здорово!» В другой раз, после какого-то банкета, Есенин пристал к Маяковскому и, чуть не плача, крикнул ему: «Россия моя, ты понимаешь, — моя, а ты… ты американец!» На что, как пишут, Маяковский ответил: «Возьми ее, пожалуйста! Ешь ее с хлебом!..» Наконец, здесь состоялся в 1923 г. и суд над Есениным и его друзьями-поэтами Алексеем Ганиным, Сергеем Клычковым и Петром Орешиным, так называемое «Дело четырех», разбиравшее их «антисоциальное, хулиганское, черносотенное поведение». А ведь недавно здесь же крупнейший критик страны Вячеслав Полонский в одном из докладов назвал Есенина «великим русским поэтом». И, конечно, настоящим признанием стало прощание здесь с Есениным 31 декабря 1925 г.

«Толпа была невероятная, — вспоминала свидетельница, — с 5 часов и всю ночь была очередь, стоявшая на улице… Многие, очень многие плакали, и не только дамы…» Гроб был установлен в главном зале Дома печати, зал был затянут черным крепом, все время менялся почетный караул, Качалов читал стихи, Собинов пел, Зинаида Райх обнимала двоих детей Есенина и кричала: «Наше солнце ушло», а новый муж ее, Мейерхольд, тихо напоминал ей: «Ты обещала, ты обещала…» А на венке из живых цветов, на ленте было написано: «ВЕЛИКОМУ ПОЭТУ РОССИИ». И символично, конечно, что многотысячная толпа, провожая отсюда гроб с его телом, дойдя до памятника Пушкину на Страстной площади, трижды обнесла его вокруг постамента.

Последний раз Есенин выступал в Доме печати в конце сентября 1925 г. Был вечер современной поэзии, читали стихи Иван Молчанов, Джек Алтаузен, Александр Жаров. И хоть имя Есенина стояло в афише первым, слово ему дали последнему, опасались, что публика не захочет слушать других и разбежится… Он прочел «Клен ты мой опавший», «Цветы мне говорят, прощай», а потом, на словах «Синий туман. Снеговое раздолье…», вдруг остановился. Пот лил с него градом. Он никак не мог прочесть последние строки этого вещего стихотворения: «Все успокоились, все там будем, // Как в этой жизни радей ни радей, — // Вот почему так тянусь я к людям, // Вот почему так люблю людей. / Вот отчего я чуть-чуть не заплакал // И, улыбаясь душой, погас, — // Эту избу на крыльце с собакой / Словно я вижу в последний раз».

«Его, — пишет поэт Грузинов, — охватило волнение. Он не мог произнести и слова. Его душили слезы… Это публичное выступление Есенина было последним в его жизни»…

188. Никитский бул., 8/3(с.). В этом высоком доме тоже много чего происходило. Здесь, например, с 1918 по 1930 г. располагалось «Издательство М. и С. Сабашниковых», выпускавшее серии «История» и «Памятники мировой литературы». Управлял этим издательством, а с 1930 по 1934 г. и кооперативным издательством «Север», старший брат Сабашниковых — Михаил Сабашников (мл. брат и соиздатель скончался в 1909 г.). И в этом же доме жили пять писателей.

Марка издательства братьев Сабашниковых

В начале 1910-х гг. здесь жил литератор, религиозный философ и социолог Борис Петрович Вышеславцев(двоюродный брат художника Н. Н. Вышеславцева). Здесь же с 1918 по 1968 г., жил историк-москвовед, создатель «Музея Москвы» (1939) и автор книг «Из истории московских улиц» и др. Петр Васильевич Сытин. Тут же жили в 1920–1930-е гг. поэтесса, прозаик, драматург, режиссер и актриса Надежда Николаевна Бромлей(во втором замуж. — Сушкевич) и — до третьего ареста в 1938-м — прозаик, журналист, в прошлом адъютант Григория Котовского Алексей Николаевич Гарри(Бронштейн) и его жена — балерина Большого театра Мария Александровна Гарри. Здесь, видимо, А. Н. Гарри писал роман «Без фанфар», опубликованный посмертно (1962). Наконец, в этом доме с 1968 г. поселилась писательница, историк, искусствовед и критик, мемуаристка Нина Михайловна Молева(автор более десятка книг-биографий) и, до 2012 г., до своей кончины, ее муж — живописец, теоретик искусства, педагог и организатор студии экспериментальной живописи и графики «Новая реальность» (с 1948 г.), инициатор выставок «абстрактной живописи» (с 1960-х гг.) — Элий(Элего) Михайлович Белютин.

189. Никитский бул., 12(с.), — Ж. — с 1920-х гг. до 1961 г. — литературовед, критик, журналист, историк театра (в литературе — прообраз репортера Моментальникова в пьесе В. В. Маяковского «Баня») — Давид Лазаревич Тальников(наст. фамилия Шпитальников). Здесь же с 1938 по 1965 г. жил литератор, публицист, историк, правозащитник, автор статьи «Просуществует ли Советский Союз до 1984 г.?» Андрей Алексеевич Амальрик. Жил до первого ареста в 1965 г. Но главное — в этом доме, в коммуналке, получила в 1967 г. свое единственное жилье — крупнейшая поэтесса, прозаик и драматург Анна Александровна Баркова. В этом доме она и скончалась в 1976 г.

Поэтесса и прозаик Анна Баркова

(фото из следственного дела)

Скажите-ка мне, милые читатели, бывают ли угрюмыми женщины? Увы, бывают. Их делает такими жизнь. Пишут ли угрюмые стихи? Тоже бывает. Но какие стихи писать, если ты трижды за жизнь был арестован и половину жизни провел в лагерях и тюрьмах?

Ее трижды судили за «политику», ее, которую с двадцатых годов даже прозвали «пролетарской Ахматовой». Ее, писавшую стихи с детства, заметит сам Луначарский, поможет издать первый сборник «Женщина», сделает ее своей секретаршей (пишут, правда, что она лишь работала в его секретариате) и поселит в своей кремлевской квартире в Потешном дворце. Это было время, когда Луначарский расходился с первой женой и Баркова стала невольной свидетельницей личной ситуации наркома. Что уж там произошло дальше, неизвестно, но в следующем своем доме ( Денежный пер., 9/5) нарком «укажет ей на дверь». А после убийства Кирова Анна Баркова впервые была арестована — кто-то услышал ее реплику: «Не того убили!» В итоге — пять лет лагерей в Казахстане.

Потом, в 1947-м, села как «повторница» уже на 10 лет. А потом и третий арест — посадила ее соседка по дому в Луганске, сообщившая «куда следует», что она не только слушает «вражеские голоса», но и назвала котенка «Никиткой», как Хрущева. Было-было! Сидела, кстати, в одном лагере с «любовью Пастернака» Ольгой Ивинской и ее дочерью и — с вечной своей подругой, писательницей и мемуаристкой Ириной Вербловской. Словом, освободилась Баркова в 1965-м и через два года получила комнату в этом доме. Это — единственный уцелевший в Москве дом «неистовой Анны». Увы, вернулась она к читателям только в 1990-х усилиями С. С. Виленского, Л. Н. Таганова, М. Л. Гаспарова. И я, признаюсь, горжусь, что работал в «Комсомолке» и дружу с крупнейшей публикаторшей Барковой, Маргаритой Федотовой, которая вернула нам и стихи Барковой (сборник «Вечно не та», 2002), и прозу, дневники, письма (книга «Восемь глав безумия», 2009).