Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Кончилось все это, разумеется, плохо. За участие в «бунтарской выходке» в университете сначала в 1831-м впервые арестовывают Герцена, а потом, в 1834-м, и в этом еще доме, и Огарева. За что? За дело «О лицах, певших в Москве пасквильные песни», высмеивающие императора и его фамилию. Потом, и в том же году, для обоих последовал второй арест. Герцена после суда, уже в марте 1835 г., сослали в Пермь, Огарева — в Пензу. Но «идеи их остались с ними». Там же, в Пензе, Огарев сначала освободит от крепостной зависимости своих крестьян, а потом заведет и «коммунистическое хозяйствование», настоящую «коммуну» на своих фабриках. Его даже обвинят в создании «коммунистической секты».

Впрочем, дальше можно не рассказывать, дальше начинаются «Былое и думы» Герцена, которые надо, надо читать! Оба после ссылки окажутся женаты, Герцен на Наталье Захарьиной, своей двоюродной сестре, а Огарев на Марии Рославлевой. Скажу лишь, что, когда ссыльному Герцену разрешили навестить отца под Москвой (в саму Москву въезд ему был запрещен), он с женой не удержался, нарушил запрет и завернул к Лужникам. Они вышли из кареты и «поднялись к святому месту», к месту детской клятвы, поднялись, чтобы вспомнить о «директоре совести» — о Николае Огареве… А когда он вернется в Москву, то Герцен радостно вскрикнет в одном из писем: «Огарев здесь — Москва расцвела!» Это случится в 1839-м, когда Огарев будет жить в сохранившемся доныне доме на Пресне ( Баррикадная ул., 17), а после него, уже до отъезда в эмиграцию, сменит еще две квартиры ( Арбат, 10,и, с 1846 г., — дом 10/9на Неглинной).

Умрет Огарев, некогда богатый человек, в кромешной бедности в Лондоне. В 1877-м упадет в придорожную канаву в эпилептическом приступе и скончается на руках лондонской проститутки Мери Сэтерленд, ставшей на 20 лет его гражданской и последней женой. Сойдется, кстати, с ней, чтобы не мешать жить с его последней официальной женой его другу — Герцену. «На всем, что он делал, лежала печать глубокого благородства», — напишет потом про него Татьяна Пассек. «Директор совести»!

Но Москва, верю, расцветет еще раз. Через 100 лет. Просто в 1966-м г. его прах, захороненный в Лондоне, все-таки перевезут и похоронят на Новодевичьем — на Родине.

Ну и нельзя не сказать, конечно, что в этом доме, с 1824 по 1830 г. жил историк, археограф Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский(правнук Д. К. Кантемира), автор 8-томного «Словаря достопамятных людей земли русской». Позднее в этом доме располагалась редакция газеты МК РСДРП «Борьба» (1905), в которой бывали Скворцов-Степанов, Горький, Гарин-Михайловский, Луначарский, Воровский и Ольминский. А уже в 1930–1940-е гг. здесь жил композитор Исаак Осипович Дунаевский. Ныне, кстати, здесь живет прозаик, драматург и сценаристка Нина Николаевна Садур.

192. Никитский бул., 15/16(с.), — «Зойкина квартира» — это знаменитая сатирическая пьеса Михаила Булгакова. Кто видел спектакль или читал пьесу, тот знает, о чем речь.

Так вот, именно здесь, на 5-м (по другим сведениям — на 7-м) этаже этого красивого дома, в отдельной квартире жила гражданка Зоя Петровна Шатова— та самая предпринимательница, державшая в голодные для москвичей годы «частную столовую» (по другим сведениям — «подпольный ресторан»), которую и вывел в пьесе драматург.

Афиша спектакля «Зойкина квартира»

Бывал ли здесь Булгаков, сказать в точности нельзя. Скорей всего — нет. Появившись в Москве в 1922-м, он жил первое время, прямо скажем, бедновато. А вот Сергей Есенин и его друг, «настоящий денди» Анатолий Мариенгоф, не только бывали тут, но и пережили здесь в 1921-м г. натуральное «приключение»…

Зоя Петровна (по другим сведениям — Павловна) держала здесь, по выражению судебных органов, «притон для литературной богемы, спекулянтов, растратчиков и контрреволюционеров». И чекисты давно охотились за спекулянткой. А Есенин и два его друга, Мариенгоф и Гриша Колобов, человек по кличке Почем-Соль, решили «завалиться сюда», как пишет Мариенгоф — «распить бутылочку».

«У Зои Шатовой, — вспоминал „денди“, — найдешь не только что николаевскую „белую головку“, „перцовки“ и „зубровки“ Петра Смирнова, но и старое бургундское, и черный английский ром. Ловко взбегаем по нескончаемой лестнице. Звоним условленные три звонка. Отворяется дверь. Смотрю, Есенин пятится.

— Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Входите… входите… и вы… и вы… А теперь попрошу у вас документы!.. — очень вежливо говорит человек при „нагане“…

В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.

— Я поэт Есенин!

— Я поэт Мариенгоф!.. Разрешите уйти…

— К сожалению…

— А пообедать разрешите?

— Сделайте милость. Здесь и выпивочка найдется… Не правда ли, Зоя Петровна?

Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую испуганную гримасу… На креслах, на диване, на стульях шатовские посетители, лишенные аппетита и разговорчивости.

В час ночи на двух грузовых автомобилях мы компанией человек в шестьдесят отправляемся на Лубянку. Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня и „Почем-Соль“ подушками Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой. В предварилке та же деловитость и распорядительность. Наши нары, устланные бархатистыми одеялами, имеют уютный вид. Неожиданно исчезает одна подушка. Есенин кричит на всю камеру: „Если через десять минут подушка не будет на моей наре, потребую общего обыска… слышите… вы… граждане… черт вас возьми!..“ И подушка таинственным образом возвращается…»

Это не выдумка мемуариста. Некто Т. Самсонов, ответственный сотрудник ЧК, подтвердит потом, что все так и было — это был «салон для „интимных встреч“». Есенин и раньше приглашал сюда друзей «пить настоящий кофе». Но специалисты ныне «поправляют» Мариенгофа, он-де «затушевывает события». Квартиру Шатовой мог навестить далеко не каждый — сюда приходили по рекомендациям, по паролям, по условным звонкам, ибо здесь не только кормили пуляркой и рябчиками в сметане, но продавали и покупали золото, меняли валюту, совершали крупные спекулянтские сделки, закладывали антиквариат и торговали художественными произведениями. Здесь все еще существовал «вчерашний дореволюционный день» со всеми его аппетитными парами, ароматом сигар, хрустом купюр и шелестением игральных карт…

Ныне «Зойкину квартиру» в этом доме найти при желании можно. Но не пытайтесь искать ее у Булгакова. Он поселил свою «героиню» не здесь, а на Бол. Садовой. Но не в доме «Пигит», где жил тогда сам и где ныне его музей, а в доме № 105, который не существовал никогда. Дом «выдуманный», а вот рассказанная «история» — отнюдь…