Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

О том, как здесь судили, сохранилось, кажется, лишь одно свидетельство — генерала И. П. Белова. Он входил в коллегию, судившую маршала Тухачевского, комкоров и писателей Примакова и Эйдемана, а также других военных, обвиненных в «заговоре против Сталина». Поэт Безыменский писал в эти дни в газете: «Беспутных Путн фашистская орда, // Гнусь Тухачевских, Корков и Якиров // В огромный зал Советского суда // Приведены без масок и мундиров…» Так вот, вдова Белова позже расскажет Юлиану Семенову, что ее муж, возвратившись с процесса, махом, не закусывая, выпил бутылку коньяка и только тогда прошептал: «Такого ужаса в истории цивилизации не было. Они все сидели, как мертвые… В крахмальных рубашках, в галстуках, тщательно выбритые, но совершенно нежизненные, понимаешь? Я даже усомнился — они ли это? А Ежов бегал за кулисами, все время подгонял: „Все и так ясно, скорее кончайте, чего тянете“…»

Белов, рассказывая все это жене, не знал, что не пройдет и двух лет, как на той же скамье, где сидели Тухачевский и другие, окажется и он сам, и дружившие с ними Всеволод Мейерхольд и Михаил Кольцов (все осуждены и расстреляны в один день).

Дело Михаила Кольцова, журналиста и писателя, главного редактора «Правды», слушалось здесь 20 минут. В последнем слове он сказал: «Я никакой антисоветской деятельностью не занимался и шпионом не был. Показания мои родились из-под палки, когда меня били по лицу, по зубам, по всему телу… Все мои показания — выдумка и вымысел…» Но, как и у всех, — все было предрешено. И о Кольцове я вспомнил лишь потому, что его брат, художник-карикатурист Борис Ефимов, беспокоясь о нем, может, единственный из живых, кто, запоздало узнав о суде, прорвался в этот дом на прием к Ульриху. Редчайший случай — разговор с иезуитом, верным нукером Иосифа Сталина.

«В огромном кабинете, устланном ковром, — пишет Ефимов, — стоял у письменного стола маленький лысый человек с розовым лицом… — „Ну-с, — улыбчиво заговорил он, — так чего бы вы от меня хотели?..“ Проситель объяснил, что хотел бы узнать о судьбе брата, но уже узнал, что суд состоялся. Ульрих перебил его:

— Приговор, если я не ошибаюсь, десять лет без права переписки.

— Да… Но позвольте быть откровенным, — осторожно спросил Ефимов. — Существует, видите ли, мнение, что формула „без права переписки“ является, так сказать, символической и прикрывает нечто совсем другое…

— Нет, зачем же, — невозмутимо возразил Ульрих. — Мы ведь, если надо, даем и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет… Согласно обвинениям…

— А в чем его обвиняли?

Ульрих, — пишет Борис Ефимов, — устремил глаза к потолку.

— Как вам сказать, различные пункты 58-й статьи. Тут вам, пожалуй, трудно будет разобраться…»

И, как заканчивает брат Кольцова, умело перевел разговор на дела московской «писательской братии», на театральные премьеры и, спросив, что о нем говорят в «художественных кругах», спросил: верно ли, что его улыбку называют «иезуитской»… Так, «балагуря», проводил гостя до дверей: «Брат ваш, — доверительно шепнул, — думаю, находится сейчас в новых лагерях за Уралом. Да, наверное, там…»

Генерал-полковник юстиции, который и лично расстреливал наиболее именитых арестантов, в прошлом армейский писарь, Василий Ульрих умрет в 1951-м в своей постели в номере «Метрополя», где и жил всегда. После него останется коллекция жучков и бабочек, которую он, любитель-энтомолог, собирал всю жизнь. Символично, не правда ли? А для тех, кого он приговаривал к смерти, для Мейерхольда, Тухачевского, комкора Примакова, того же Кольцова и, повторяю, тысяч других «жучков и бабочек», только через шесть лет после смерти Ульриха начнется робкая реабилитация. О многих, увы, история государства Российского и до сих пор не знает всего. И — великая литература в том числе…

196. Новинский бул., 11(с.), — собственный дом художника, коллекционера, князя С. А. Щербатова (1912, арх. А. И. Таманов, отделка фасада Е. Е. Лансере).

Этот бульвар, если пройти его вдоль и поперек, явит нам смешение всего и вся. Эпох, стилей, языка, событий литературных и, конечно, десятков разных, но неизменно значимых для русской словесности имен. От поэта и драматурга Александра Сумарокова, жившего здесь в 1769–1777 гг. в не сохранившейся усадьбе (на месте домов 19— 25) у своего друга, издателя и сенатора Алексея Мельгунова, до Степана Жихарева, у которого бывал в 1830-е гг. в не сохранившемся особняке (дом № 9) Александр Пушкин. От Александра Грибоедова, который, по некоторым сведениям, не только жил, но и родился в доме № 17 (мем. доска), до литературоведа, академика Николая Тихонравова, который жил в 1880-е гг. в доме, где с 1910 г. восемь лет обитал потом с семьей Федор Шаляпин( дом 25— 27, мем. доска). От Николая Грота, жившего здесь с 1889 г. в не сохранившемся доме ( № 7а), Григория Рачинского, Матвея Розанова( дом № 13), а также критика Юлия Айхенвальда, жившего здесь даже в двух домах (№ 16, а с 1910 до 1922 г. в сохранившемся доме № 18), до — поэтов и прозаиков 1920–1930-х гг. Тихона Чурилина (не сохр. дом № 21), Николая Арсеньева (дом № 10), Семена Гудзенко, жившего и скончавшегося здесь (дом № 13). Наконец, до совсем уж наших современников — поэтов, прозаиков, драматургов и публицистов Сергея Михалковаи Юлиу Эдлиса( № 28/35), Вероники Тушновой и Томаса Венцлова (№ 25— 27), Юлиана Семенова (18, стр. 1), Бориса Можаеваи Георгия Пряхина( № 18).

Разумеется, это не все, кого помнят камни Новинского бульвара. Здесь жили также: просветитель Альфонс Шанявский (№ 8), философ А лександр Глинка-Волжский (№ 7а), издатель Владимир Саблини режиссер Всеволод Мейерхольд (№ 18а), драматург Николай Эрдмани гл. редактор «Комсомольской правды» и ТАСС Дмитрий Горюнов (№ 18), художник Илья Глазунов (№ 13, стр. 7)и библиотечный работник Екатерина Гениева (№ 28/35).

Но о двух сохранившихся домах бульвара хотелось бы сказать особо. Первый — это дом № 11, с которого я начал этот рассказ, владение князя С. А. Щербатова, художника, коллекционера и мецената, члена объединения «Мир искусства» и автора идеи музея личных коллекций. Сам Щербатов уедет отсюда в эмиграцию в 1918-м.

Так вот в нем, в этом доме, помимо князя, с 1912 по 1915 г. жил уже модный поэт, прозаик, драматург и будущий лауреат Сталинских премий (1941, 1943, 1946 — посмертно), граф Алексей Николаевич Толстой. Въехал сюда со второй своей женой, художницей-модернисткой Софьей Исааковной Дымшиц-Толстой, а выехал, считайте, с женой уже третьей — с поэтессой Натальей Васильевной Крандиевской.