Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Журналист и редактор Егор Яковлев

Я долго думал, рассказывать ли всю правду об этом доме, об этих людях. Но потом решил — это же тоже наша история. И эта «страшная квартира» — тоже часть ее. Тем более что рассказ о ней — это признание сына и внука живших здесь известных людей, один из которых, Егор Яковлев, без сомнения, оставил след и в литературе, и в исторических штудиях, и в журналистике.

«Меня назвали в честь деда, — написал не столь уже давно Владимир Яковлев, тот самый сын и внук Яковлевых. — Мой дед был убийца, кровавый палач, чекист. Своего отца дед расстрелял за спекуляцию. Его мать, моя прабабушка, узнав об этом, повесилась. Мои самые счастливые детские воспоминания связаны со старой просторной квартирой на Новокузнецкой, которой в нашей семье очень гордились. Эта квартира, как я узнал позже, была не куплена и не построена, а реквизирована — то есть силой отобрана — у богатой замоскворецкой купеческой семьи. Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожаных кресла, которыми, по семейным традициям, пользовались только для самых важных разговоров.

Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональным агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать своих знакомых на откровенность. По результатам бесед писала служебные донесения. Так вот, и диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир расстрелянных москвичей. С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.

Под тонкой пленкой неведения мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью. Да что я, один такой? Мы все, выросшие в России, — внуки жертв и палачей. Все абсолютно, все без исключения. В вашей семье не было жертв? Значит, были палачи. Не было палачей? Значит, были жертвы. Не было ни жертв, ни палачей. Значит, есть тайны. Даже не сомневайтесь!..»

Владимир Яковлев не пишет, с какого года его дед поселился в этом доме. Но, возможно, именно здесь, на Новокузнецкой, его деда, «чекиста и палача», спас лично Джержинский.

«В 1919-м, в разруху и голод, — пишет В. Яковлев, — дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорей всего с очередного специального склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и только благодаря этому остался жив. Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому? И если да, то как с этим жить?..

Задумывались ли вы когда-нибудь о том, — заканчивает он свой рассказ, — до какой степени этот жизненный опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное сегодняшнее восприятие мира? Вашу жену? Ваших детей? Если нет, то задумайтесь…»

Ни убавить ни прибавить… Страшноватая история. И каждое последующее поколение, воленс-ноленс, искупает своей жизнью предыдущее. Не всегда, но чаще всего. Для автора этого рассказа искуплением таковым и является, возможно, этот самый рассказ. А прибавить могу лишь одно: из этого дома и Егор Яковлев, и его сын уехали в 1960-е гг. в другой свой дом (ул. Правды, 11/13), а скончается самый заметный журналист перестройки в России Е. В. Яковлев в 2005 г. уже в последнем своем доме — в Староконюшенном переулке, в доме 37.

199. Новослободская ул., 33(с.), — Ж. — в 1910–1920-е гг. — поэт, прозаик-утопист, драматург, публицист, экономист, ученый-аграрник и москвовед, основатель Совета Сельскосоюза (1919–1920), член общества «Старая Москва» (с 1920 г.) — Александр Васильевич Чаянов. Отсюда переедет жить в здание Сельхозакадемии в Петровско-Разумовском, где в 1930 г. будет впервые арестован.

Арестуют его, профессора Сельскохозяйственной академии, крупного ученого, однокашника Николая Вавилова, сразу после критики лично Сталиным его «научной школы». С трибуны конференции аграрников-марксистов вождь назвал чаяновщину «агентурой империализма», обвинил в связях с кулаками и тем самым подсказал чекистам идею о существующей партии противников коллективизации. Такая выдуманная ими партия, получившая название «Трудовой крестьянской», тут же, разумеется, и «возникла», а в ней — «кулацко-эсеровская группа Кондратьева — Чаянова». Ведь за видного арестанта, когда-то даже заместителя министра по сельскому хозяйству Временного правительства, члена коллегии Наркомзема РСФСР уже при советской власти, на Лубянке (после слов Сталина в письме Молотову «Кондратьева и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять») взялись самые лютые «специалисты» — лично Агранов, начальник секретного отдела ОГПУ, и его помощник Славатинский. И Новослободская улица второй раз отметится в его судьбе — не только аграрника, но и поэта, и писателя Чаянова.

А он был поэтом, об этом редко поминают ныне. Числят прозаиком. Сборник стихов, которые писал с юности, «Лелину книжку» опубликовал еще в 1912-м и посвятил первой любви своей Елене Григорьевой, с которой тогда же и расписался. Правда, на Новослободской с ней и расстанется через восемь лет — она уйдет к художнику Рыбникову, который, по иронии судьбы, был одним из иллюстраторов его прозаических книг. И здесь же, в этом доме (а до этого Чаянов жил и в Мал. Харитоньевском, 7;и в Лялином пер., 5/1;и в начале 1910-х гг. на Бол. Никитской, 28/2), возникла его вторая жена — театровед, дочь публициста и редактора Эммануила Гуревича, Ольга Чаянова, которая хоть и переживет потом два ареста и заключения, но вырастит двух сыновей ученого и уйдет в мир иной через полвека после мужа. Я потому столь подробно говорю о ней, что все прозаические произведения, все шесть повестей Чаянова, изданных с 1918 г. под псевдонимами Иван Кремнев и Ботанин Х (критики, кстати, прозвали их, мыслите — «русской гофманиадой»!), писатель регулярно дарил на дни рождения Ольге. В том числе и повесть «Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека», и самую известную его книгу 1920 г. — первое советское социально-фантастическое произведение — «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии».

Обложка книги Ив. Кремнёва (А. В. Чаянова) «Путешествие моего брата Алексея…»