Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

«Танец босоножки» — Айседора Дункан

234. Пречистенка ул., 24/1(с.), — доходный дом С. М. Калугина (1904) — может, один из самых интересных домов на Пречистенке.

Его возвели на месте, где стоял когда-то, 100 лет назад, дом Сергея Михайловича Соковнина,у которого с 1810 по 1812 г. жил поэт, прозаик, критик, переводчик Василий Андреевич Жуковский(товарищ Соковнина по учебе в Благородном пансионе). А уже в нынешнем доме в 1918–1919 гг. жил какое-то время поэт Осип Эмильевич Мандельштам, переехав из Петербурга (вход к нему был с Пречистенки).

А вот в подъезде, который выходит в Чистый переулок, жил в 1910–1920-е гг., в бельэтаже этого дома, представьте, врач-гинеколог, профессор Николай Михайлович Покровский. Его выражения, его остроумные фразы мы уже полвека цитируем в «умных разговорах». Ибо донес их до нас его племянник — великий прозаик и драматург, не раз останавливавшийся здесь, Михаил Афанасьевич Булгаков.

Первый раз он жил здесь в 1916-м, когда приехал из Киева с юной Тасей — с первой женой Татьяной Николаевной Лаппой. Бывал у дяди и один. Как-то, приехав, даже влюбился в «девушку К.», живущую по соседству, в Чистом. 21 декабря 1924 г. записал в дневнике: «Около двух месяцев я уже живу в Обуховом (Чистом. — В. Н. ) переулке в двух шагах от квартиры К., с которой у меня связаны такие важные, такие прекрасные воспоминания моей юности — и 16-й год, и начало 17-го…» А однажды, уже в самый голодный для писателя год в Москве, хозяин квартиры, родственник-профессор, буквально спас писателя, подарив ему целый мешок картошки.

Дом № 24/1 по Пречистенке

Позже и дом, и огромная квартира врача, и сам дядя Булгакова станут «героями» знаменитой повести писателя «Собачье сердце». Сюда, заманив куском колбасы «Особая краковская» бездомную дворнягу Шарика (это случилось у сохранившихся ворот дома № 6— 8по Пречистенке), профессор Преображенский привел ее в дом и, после «фантастической операции», превратил пса в «пролетария» Шарикова. Герой повести, профессор Преображенский, был так похож на реального Покровского (тот тоже любил напевать мотивы из «Аиды», носил такие же «пушистые усы» и остроконечную бородку и держал в доме добермана-пинчера), что последний, ознакомившись с рукописью, всерьез обиделся на племянника. Было от чего — перечитайте повесть! Но мало кто знает, что в этом же доме, но в других, не «профессорских» квартирах, жили и прототип доктора Борменталя, и некий «гр-н Потапов» — прототип «главного героя» — Шарикова.

Точно так же мало кто знает, что повесть «Собачье сердце» Булгаков писал не для публикации (он понимал, что она не пройдет «советской цензуры»), а для «смеха», для чтения ее своим друзьям-пречистенцам. Впрочем, когда прочел ее публично (читал неоднократно), в ОГПУ поступил донос от секретного сотрудника: «Был 7 марта 1925 года на очередном литературном „субботнике“ у Е. Ф. Никитиной. Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается „очеловечивание“ последней… Вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах… Все это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории… Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это — Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга… уже прочитана… она уже заразила писательские умы слушателей… Мое личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях».

Вот после таких «сигналов» и нагрянули к Булгакову с обыском в 1926 г. (это случилось также в Чистом пер., 9, где писатель жил в не сохранившейся ныне дворовой постройке уже со второй женой — Любовью Евгеньевной Белозерской) и забрали и рукопись «Собачьего сердца» и его дневники. Кстати, на допросе в секретном отделе ГПУ, сразу после обыска, Булгаков признался следователю Гендину: «Считаю, что произведение… вышло гораздо более злободневным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения печатания мне понятны… Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги…»

Остается лишь добавить, что позже, в квартире Покровского, жили врач-дантист Яков Ефимович Шапирои его жена — врач-хирург Рина Марковна Брейтман, у которых лечились и бывали Горький, Бабель, актриса Марецкая и многие другие. А если говорить о литераторах, то нельзя не вспомнить, что до 1929 г. здесь проживал библиограф Константин Николаевич Дерунов, а в 1940–1950-е гг. — историк искусств, москвовед, автор справочников-путеводителей «Москва», «Подмосковье», «Москва и Подмосковье» Михаил Андреевич Ильин.

Такой вот этот дом — глядящий окнами на две улицы.

235. Пречистенка ул., 28(с.), — доходный дом И. П. Исакова (1906, арх. Л. Н. Кекушев).

В этом доме жили в одно время два литературоведа. Один был за «чистое искусство» в литературе, другой, за «классовый подход». Первого должны были расстрелять за взгляды, не совместимые с политикой партии, но, вообразите, расстреляли в 1937-м — второго, «правоверного». И такие вот «курбеты» выкидывала, выходит, история нашей литературы.

Обложка книги Д.А Горбова «Жизнь и творчество Беранже»

Имя первого Дмитрий Александрович Горбов. Он поселился в этом доме в 1922-м. Видный критик, литературовед, один из основателей и идеологов знаменитой литературной группы «Перевал», он дружил и здесь бывали у него поэты Мандельштам, Чурилин, Парнок, Петровский, критик Ярцев и многие другие. А имя второго — Иван Михайлович Беспалов, который еще вчера подавлял Кронштадтский мятеж, а здесь поселился, уже будучи редактором журнала «Революция и культура». Не единственная его должность, к 1930 г. станет редактором популярнейшего литературного журнала «Красная новь». Дружили ли они с Горбовым — неизвестно, но знакомы были, ибо Беспалов даже однажды напечатал статью Горбова против критика Полонского, громившего «Перевал».

Горбова, присяжного литературоведа (его еще до революции, как подающего надежды ученого, оставили на кафедре литературы в МГУ), непременно должны были арестовать за убеждения. Он вечно попадал в опалу властей, его не печатали (еще бы, защищал Есенина!), ему влетало даже за то, что он называл себя «марксистом», его громили за утверждение «самоценности» искусства, его увольняли из издательств, а в начале 1930-х даже исключили из партии. А он смело писал, в статье, например, о Фадееве, что «бесцеремонная кружковщина, самая бесстыдная реклама (и самореклама), спекуляция на близости к массам, ловко подменяемая в нужный момент близостью „к верхам“, игра лозунгами, пошлая, недобросовестная шумиха „деловитых“ и смышленых людей… — все это шумно и нагло врывается в нашу литературную мастерскую… толкается, горланит, громко поет „Верую“ и „Отче наш“, исподтишка распределяя зуботычины…» Блестяще же! Ведь и сегодня звучит современно, разве не так? Повторяю, его должны были арестовать, все шло к этому, но его спас туберкулез, как и у Белинского когда-то. С открытой формой попал в больницу, и «коса репрессий» миновала его. Остались его книги о Беранже, о Толстом, очерки (как посмел только тогда?) о Бунине, Куприне, Шмелеве, Мережковском…