Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Ну и остается лишь добавить, что до 1993 г. в этом же здании располагалась редакция газеты « День» (гл. редактор А. А. Проханов), а во флигеле соседнего дома (№ 32) — газеты « Литературная Россия» и с 1964 г. — журнала « Наш современник».

314. Чаплыгина ул., 1а, кв. 16(с., мем. доска), — доходный дом (1911, арх. Г. А. Гельрих). Ж. — с 1914 по 1965 г. в квартире из четырех комнат на 4-м этаже — Екатерина Павловна Пешкова(урожд. Волжина, первая и единственная официальная жена Максима Горького — Алексея Максимовича Пешкова и мать сына писателя, Максима).

До этого, в том же 1914-м, вернувшись из-за границы, она временно снимала комнату на Зубовском ( Зубовский бул., 15). А уже тут, у Пешковой, жил с 1917 г. и останавливался в разные годы и сам Горький. Здесь же, у Пешковой, с 1926 по 1931 г. жил прозаик-деревенщик, мемуарист Иван Егорович Вольнов(наст. фамилия Владимиров). Наконец, в этом доме в середине 1920-х гг. жили близкие друзья Горького, издатель Иван Павлович Ладыжников, а позже, до 1932 г., — издатель и меценат Сергей Аполлонович Скирмунт.

У этого дома, где Пешкова прожила полвека, я всегда, словно наяву, вижу, как в 1920-м к нему подкатили грузовики и соскочившие с них несколько десятков вооруженных красногвардейцев мигом окружили дом. И только потом подъехал автомобиль с щеголеватым Львом Троцким. Он приехал последним, после Ленина и Дзержинского. Ленин приехал сюда вообще без охраны, Дзержинский с одним вооруженным чекистом, а Зиновьев, из-за кого взбешенный Горький и позвал сюда вождей, не явился вовсе. Я еще расскажу об этом.

А вообще в 1914 г. здесь поселилась тогда эсерка, в прошлом корректор провинциальной газеты и с 1896 г. жена Горького Екатерина Пешкова. В газете той он и влюбился в нее, дворянку и, как признавался, «не ровню» ему, босяку. «Мне не стыдно сказать тебе, — писал ей когда-то, — что я честью моей готов пожертвовать — украсть, убить — для того, чтобы скорее видеть тебя». Она родит ему сына и дочь Катю, которая умрет во младенчестве. И не без его «принципов» станет с 1902 г. и работать в нелегальном еще Политическом Красном Кресте, и вступит в партию эсеров, где в 1917-м войдет даже в ЦК. Здесь, например, за ней будет установлена слежка и в полиции ей дадут кличку Доска (Горького в этих донесениях будут звать почему-то «Миндаль»). И хотя брак их еще в 1904 г. как-то «расползется», он не раз будет останавливаться здесь.

В этом доме в мировую войну Катя вступит в общество «Помощь жертвам войны» ( Бол. Козихинский пер., 75), в котором будет работать, вообразите, с дедом академика Андрея Сахарова — адвокатом И. Н. Сахаровым, а после 1917-го пойдет трудиться в «Помполит» — «Общество помощи освобожденным политическим заключенным», которое позже станет Политическим Красным Крестом. Ей советская власть даст даже специальный вагон, в котором она будет разъезжать по стране, развозя арестованным письма и одежду, защищая их и собирая жалобы. У нее «есть добрая воля и большие возможности», — напишет о ней поэт Волошин. Она, будучи близкой с Дзержинским, могла «вытащить» узника из тюрьмы, легализовать эмигранта в новой России и, напротив, — достать кому-то загранпаспорт и помочь выехать за границу. Кстати, когда позже Горький подружится с Генрихом Ягодой, главой ОГПУ-НКВД, то однажды шутливо спросит, «почему он не сажает Екатерину», его жену? На что Ягода (уж не знаю, шутливо ли?) ответит: «Она завещана нам Дзержинским». Хотя сама Пешкова, рассказывая о Лубянке, куда у нее был постоянный пропуск, о встречах с Дзержинским, Менжинским, Ежовым, Ягодой и Берией, всегда уходила от них, не зная: вернут ли ей пропуск «или ей уже отсюда не выйти и она навсегда останется здесь». Арестованной!

Горького знала как никто, и все его «перевертыши» за границей и в СССР (от его слов про советское првительство, которое он иначе не называл, как «этой сволочью», до «нежной дружбы» потом со Сталиным), наблюдала, что называется, «из партера». И про встречи с «почетными караулами» знала, и мешки писем видела, в которых «подстроенные трудящиеся» СССР просили классика навсегда вернуться на родину, и его удостоверения члена ЦИК СССР, фактически парламента (Сталин подарил) и действительного члена Академии наук (Сталин приказал) держала в руках, и на праздновании 60-летия его была и, конечно, не раз наблюдала «слезы умиления» его после «катаний по Москве в открытом автомобиле» и путешествий в спецвагоне по городам…

Здесь он разыгрывал «вернувшегося главу семьи», журил, сдвигая брови, взрослого сына за опоздание к обеду и грозил домашним: «Вот погодите, наведу я порядок в доме. И поставлю дело на вполне научных основах». Но уже тогда было видно: все будет не так безобидно и шутливо. Кто ж не знает, что, вернувшись, он, на потребу дня, затеет писать пьесу «о вредителях», вбросит свою знаменитую фразу «Если враг не сдается — его уничтожают!», будет восхвалять колхозы и оправдывать ГУЛАГ, «подтолкнет» своей статьей в газете к аресту и расстрелу поэта Павла Васильева, а Алексея Лосева, философа и эстетика, назовет «гниленьким человеком» и призовет его… повеситься! Того, разумеется, упекут в тюрьму, а вот вытащит его оттуда как раз Пешкова, хозяйка этого дома.

«Человеком сурового склада души, — назовет ее после смерти Сталина один из гостей этого дома и добавит: — Я таких людей не встречал, она всю свою жизнь посвятила добрым делам…»

Здесь за огромным, «ресторанно-банкетного» типа, столом при Горьком засиживались Герман Лопатин, Сейфуллина, Пильняк, Андрей Платонов и многие другие, а при Пешковой: Раневская, вдова Бабеля Пирожкова, писатели Касаткин, Шторм и другие.

Про Ленина, Троцкого и Дзержинского я уже сказал. Начал с них. Дело в том, что в Петрограде, где Зиновьев был полным хозяином, он позволил себе «провести обыск» в квартире Горького (по свидетельству Ходасевича, искали собранные Горьким документы о бессудных расстрелах «кронштадтских мятежников»). Вот тогда Горький и примчался в Москву, ища защиты у Ленина, Троцкого и Дзержинского. Увы, Зиновьев не явился, сослался на сердечный приступ (по мнению Горького, симулированный) … Но классик будет отомщен, когда вернется на родину в 1930-е гг. Не знаю, как бы он отнесся к расстрелу Зиновьева, если бы дожил до него, но снятие того со всех постов приветствовал и, когда Зиновьева сослали ректором Казанского университета, удовлетворенно отметил: «Зиновьев кончен…» Такие вот дела вершились когда-то в этом доме.

315. Чаплыгина ул., 13/2(с. н.), — Ж. — с 1932 г. — прозаик, драматург, сценарист и переводчик Исаак Эммануилович Бабель(наст. фамилия Бобель). Это предпоследний адрес его. До этого в Москве жил: в 1920-х гг. про адресу: Чистый пер., 6,и Варварка, 8; с 1930 по 1932 гг. — по адресу: Карманицкий пер., 3, а после этого дома — до дня ареста в 1938 г. — в Бол. Николоворобинском пер., 4. Вот три сохранившихся дома да безымянная могила на Донском и остались нам от знаменитого прозаика.