Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

О нем трудно говорить, как о любом безумно талантливом человеке. Но в немалой степени еще и потому, что по характеру он принадлежал к тем затаенно изобретательным людям, которые про себя убеждены: они ловчее, умнее, хитрее других и всех обойдут на «стометровке жизни». Бабель не лгал только в литературе, талант, чувство слова не позволяли. А в жизни, остроумный, смешливый, любитель розыгрышей, любознательный до неприличия и по-еврейски — мудрый, он многое строил как раз на обмане.

Исаак Бабель (фото из следственного дела)

В литературе появился в 1916-м, когда показал свои рассказы Горькому. Тот и послал его «в люди», набираться жизненного опыта. За семь лет скитаний успел послужить солдатом на румынском фронте, потом в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 г., в Северной армии, где воевал против Юденича, и в Первой конной, в Одесском губкоме и выпускающим в 7-й советской типографии в Одессе. А еще работал в Чека, в организации, которая будет интересовать его всю жизнь.

«Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садистская страсть к страданиям, — писал его современник, — ограничивала его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции… Он не может работать на обычном материале. Ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный…» До недавнего времени писали, что служил в Чека в первые годы революции. Но уже в 2010 г. один из литературоведов (И. Н. Толстой) вдруг сказал, что он «давний сотрудник ОГПУ-НКВД», как «с молодости начал работать там, так на всю жизнь и остался…». Похоже на правду, хотя в застенках «родного» ему НКВД его и расстреляют как австрийского и французского шпиона.

«Маленький, кругленький, в рубашечке какой-то сатиновой, серо-синеватого цвета: гимназистик с остреньким носиком, с лукавыми блестящими глазами, в круглых очках. Улыбающийся, веселый, с виду простоватый, — запишет про него как раз в 1931-м критик Полонский. — Только изредка, когда он перестает прикидываться весельчаком, — его взгляд становится глубоким и темным, меняется лицо: появляется другой человек, с какими-то темными тайнами в душе…» Не простой был человек, «старая еврейская культура», подчеркнет критик. Заваривает крепчайший чай (3–4 ложки «с верхом» на чашку), напивается им «до бисера пота на животе», ходит по комнате в мягких тапочках и, вертя веревочку или бумажку в руках, так и пишет наизусть свои вещи. Потом заносит фразы на специально разрезанные узкие полоски бумаги. Но не печатает — «живет на „проценты“ с напечатанных».

«Искусство его вымогать „авансы“ — изумительно… В „Звезде“ даже был напечатан отрывок из рукописи, „уже имеющейся в портфеле редакции“, как объявлялось в проспекте. Получив с журнала деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись „вставить слово“, повертел в руках и, сказав, что пришлет завтра, — унес домой, и вот четвертый год рукописи „Звезда“ не видит в глаза… Неуловим и неуязвим, как дух…»

Он и в жизни считал себя неуловимым. Пишет секретарю ЦК ВКП(б) Кагановичу просьбу разрешить ему выехать в Париж к первой жене, которой должны сделать операцию на щитовидной железе «Мой долг присутствовать при ее операции и затем увезти ее и ребенка (трехлетняя дочь, которую я еще не видел) в Москву…» Едет, долго живет там, но ни жену, ни ребенка и не думает привозить. Ненавидит Сталина, в чем шепотом признается друзьям, но, выступая на Первом съезде писателей, призывает других: «Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры. Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо». Любит Горького, как человека, давшего ему «путевку в жизнь» как человека, который и познакомил его со Сталиным, подолгу живет у него, но всем при этом говорит: «Старик изолгался…» Помогает семьям репрессированных, но сам же, осуждая Радека, Сокольникова, Пятакова, а «также Авербаха со товарищи», пишет в «Литературке»: «Скоро двадцать лет, как Союз Советов, страну справедливого и созидательного труда, ведет гений Ленина и Сталина, гений, олицетворяющий ясность, простоту, беспредельное мужество и трудолюбие… Этой работе люди, сидящие на скамье подсудимых, противопоставляют свою „программу“. Мы узнаем из этой „программы“, что надо убивать рабочих, топить в шахтах, рвать на части при крушениях…» Наконец, спит, пардон, с женой наркома НКВД Ежова и пропадает в их доме, но всем намекает, что собирает «материал» о романе про Чека.

Актриса Грановская говорила, например, про жену Ежова: «Она… помогла Бабелю увидеть чекистские кабинеты, где допрашивали арестованных. „Она дала мне такую возможность“, — это он мне сам сказал». А Мандельштам, когда пришел с женой после воронежской ссылки к Бабелю, после рассказов того о совместных пьянках с чекистами прямо спросил его: почему его так тянет к ним: «Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты?» — «Нет, — ответил Бабель, — пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет?..» После ареста Бабеля Катаев и Шкловский ахали, что Бабель, мол, так трусил, что даже к Ежову ходил… Им возразила в мемуарах жена Мандельштама, Надежда: «Я уверена, что Бабель ходил к нему не из трусости, а из любопытства — чтобы потянуть носом: чем пахнет?» А пахло там всегда только смертью… В том числе и его, Бабеля…

«А вас не могут арестовать?» — спросила его молоденькая проектировщица Метростроя, комсомолка Антонина Пирожкова, которая стала его второй женой. «При жизни старика (Горького) это было невозможно, — ответит он. — А теперь это все же затруднительно»… Увы, именно к Пирожковой в пять утра придут чекисты и, узнав, что Бабель ночует на даче в Переделкине, повезут ее будить его. «Это я», — скажет она на вопрос встревоженного писателя из-за двери. Но ее оттолкнут вооруженные палачи, ворвавшись в комнату.

Это было 16 мая 1939 г. В тюрьму он явится с ключами от квартиры, зубной пастой, кремом для бритья, помочами, мыльницей и в старых сандалиях. Но увезут на Лубянку и девять папок с рукописями писателя. Был ли там роман «о колхозах», который, по его признанию, он писал последние годы, или роман о Чека, как думали и думают многие и ныне, — неизвестно.

В «Обвинительном заключении» говорилось: «Установлено, что еще в 1928–1929 гг. Бабель вел активную контрреволюционную работу по линии Союза писателей… знал о контрреволюционном заговоре, подготовленном Ежовым Н.И… вошел в заговорщицкую организацию, созданную женой Ежова-Гладун (Хаютина) и по заданию Ежовой готовил террористические акты против руководителей партии и правительства…» Ну и, как я уже говорил, с 1934 г. «являлся французским и австрийским шпионом…».