Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Люба сойдется с ним, как пишет, «от скуки». Точнее, от обиды на мужа, как «ответ» ее на любовь Блока к актрисе Волоховой, его «Снежной маске», о чем я рассказывал уже (см. Мал. Власьевский пер., 14/23). Чулкову в 1907 г. было 28 лет, он революционер, еще недавно — матерый редактор журнала Мережковских «Новый путь», а она — начинающая актриса, игравшая под псевдонимом Басаргина.

«Мой партнер этой зимы, первая моя фантастическая „измена“… наверное, вспоминает с не меньшим удовольствием, чем я, нашу нетягостную любовную игру, — напишет она в воспоминаниях о Чулкове. — О, все было, и слезы, и театральный мой приход к его жене, и сцена а la Dostoievsky… Мы безудержно летели в общем хороводе: „бег саней“, „медвежья полость“, „догоревшие хрустали“, какой-то излюбленный всеми нами ресторанчик на островах с его немыслимыми, вульгарными „отдельными кабинетами“ (это-то и было заманчиво!) и легкость, легкость, легкость»…

Через двадцать один год, в 1928-м, эта «легкость» обернется слезами Любы. Встретившись с Чулковым на вечере в честь поэта Сологуба, она скажет бывшему любовнику, что именно в тот год, даже в тот день, когда она изменила мужу, «мы ехали с Вами ночью мимо дома моего отца, когда он умирал…». Скажет и заплачет… Действительно, в «веселых санях» они промчались мимо дома отца Любы — Дмитрия Менделеева как раз тогда, когда за окнами его умирал великий химик. Ну, разве не расплата за «нетягостную жизнь»?..

Чулков недолго проживет в Лёвшинском — переедет в последний дом ( Смоленский бул., 8), где в 1939 году, на руках своей сестры Анны (бывшей жены Владислава Ходасевича), скончается. Теперь он, непогасимо восхищавшийся каждым встреченным талантом, уничижительно скажет о литературе при новой власти: «Кругом жулики, и я брезгую с ними бороться: победишь, но загрязнишься. А я так не хочу…» Правда, в бреду, за минуты до смерти, прохрипит: «Все прекрасно. Жизнь коротка, искусство вечно».

Ну и конечно расплатой за непокорную жизнь станет арест в 1930-м второго насельника дома в Лёвшинском — Владимира Пяста. Арестуют его, правда, и посадят на три года «за контрреволюцию» в другом доме ( Бол. Каретный пер., 8), но какая в том разница. Жизнь его, «любителя сладкого» в 38 лет, будет сломана уже здесь, в 1920-м. Он и впрямь любил сладости, и в кармане его (о, до революции, конечно!) всегда были леденцы, конфекты, шоколад. И, кстати, в отличие от Блока и Чулкова, он не брал в рот спиртного.

Себя звал «безумный Пяст», но, как пишут, был «щедр, добр, услужлив, вежлив». Правда, оговариваются, все как-то сторонились его, «от него распространялась какая-то неопределенная тяжесть, от смеха его становилось тоскливо и неловко…» Гумилев, тот вообще полупрезрительно звал его: «Этот лунатик». И у него совсем не было друзей, кроме одного — как раз Блока. Вместе они, молодые и веселые, ездили в Юкки под Петербургом, где на мальчишеских санках катались «до одури» с высоких холмов, или на «американские горы» в «Луна-парк», где Блок спустился однажды, по его же подсчету, аж 80 раз. Та же Люба жаловалась потом, что они с Пястом «докатываются до сумасшествия…».

«Сумасшествие», кстати, и случится. У Пяста. «Однажды, — напишет Виктор Шкловский, — потеряв любовь или веру в то, что он любит, или переживая те полосы темноты, которые приводили его в психиатрическую лечебницу, Пяст проглотил несколько раскаленных углей и от нестерпимой боли выпил чернил. Потом бросался под поезд, — все это было где-то у парка Царского Села. Поезд отбросил поэта предохранительным щитом на насыпь…» Он казался ненормальным, вспоминал и Коля Чуковский, слушавший лекции Пяста. «У него была привычка прижиматься спиной к стене, высоко закидывать голову и бить подошвой правой ноги в стену… Речь его была тороплива и невразумительна», а лекции его по теории стихосложения студисты звали между собой «стихопястикой». Но в Москву переберется уже после ссоры с Блоком…

В Москве «мучился без квартиры, — вспомнит поэтесса Ольга Мочалова, — занимался торговыми делами, продавал сено, играя словами: „Овса и сена — отца и сына“. Несколько раз… занимал у меня гривенники на поезд, а потом звонил по телефону и представлялся: „С вами говорит ваш должник 53-х копеек“». Она добавит: «Пяст считал женщинами только очень высоких женщин. Такой и была его спутница по чтецким выступлениям, Омельянович (Надежда Омельянович-Павленко, поэтесса, вторая жена Пяста, соавтор его книги „Современный декламатор“. — В. Н. ). Они читали стихи дуэтом… Пяст говорил, что если в них не бросали тухлых яиц, они считали, что имели успех…»

А потом его арестовали и на три года сослали в Северный край. В Москву вернется только в 1936-м и, говорят, хлопотами Мейерхольда и Пришвина. Через четыре года умрет от рака. «Мучимый тяжкой болезнью, скитался по больницам и санаториям, — закончит Мочалова. — Ночами напролет кричал от боли. Гроб его был заколочен, настолько страшно было его черное лицо…» И хоронило его всего несколько человек.

Грустно, грустно заканчивалось веселое дореволюционное «сумасшествие» поэтов…

154. Лубянка Бол. ул., 11/11(с. п.), — дом антиквара Д. А. Лухманова (1800 г., перестр. в 1879, арх. А. Вебер).

В 1820–30-е гг. в этом доме жил офицер конвойной службы Александр Петрович Лозовский, у которого в 1828 г. останавливался разжалованный и «исключенный из дворянства» поэт и переводчик Александр Иванович Полежаев. В стихах, посвященных Лозовскому, поэт напишет: «Я не виню тебя!.. Жесток // Ко мне не ты, а злобный рок, // И ты простишь в пылу страстей… // Обидной вольности моей… // Я снова узник и солдат!..»

Не очень веселая история дома, не так ли? Но после 1917 г. жизнь этого дома стала просто страшной. Здесь с апреля 1918 по декабрь 1920 г. в помещении страхового общества и гостиницы «Якорь» расположилась штаб-квартира Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) — до переезда ведомства на Бол. Лубянку, 2.

Здесь были: кабинет Дзержинского (мем. доска), внутренняя тюрьма, следственный изолятор. В этом же здании с 1926 по 1950 г. располагалась лаборатория НКВД-МГБ по изготовлению ядов, которую возглавлял «доктор Смерть» — полковник медицинской службы, профессор Г. М. Майрановский.

Имел ли дом отношение к истории литературы? Увы, имел. Здесь работали и чекисты-писатели: террорист и разведчик Яков Блюмкин, адвокат-литературовед Осип Брик (муж Лили Брик и друг Владимира Маяковского), следователь-журналист («Московский комсомолец» и «Рабочая газета») Лев Шварцман, следователи-драматурги М. Б. Маклярский и будущий министр МГБ В. Н. Меркулов (литературный псевдоним Всеволод Рокк), а также — прокурор-писатель Л. Р. Шейнин и будущий мемуарист — генерал Павел Судоплатов.