Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Умрет «художник света», так звал себя, в своей постели. Нам останутся его сказки, его «стихотворения в прозе» о природе, его детские книги и совсем не детские дневники измученной личности. И останется память — мыс его имени, горный пик, астероид и улицы Пришвина в разных городах страны. И любимая цитата его: «Мир нуждается в дружеском общении…»

151. Леонтьевский пер., 16(с.). Вот любопытное место! Для русской литературы — интересное. Ибо в этом доме и в скверике рядом история книги как таковой как бы перевернулась. В сквере они рождались, в доме — умирали, превращаясь в рукописи…

На месте сквера, где я присаживался порой перекурить, стоял когда-то богатый дом, где в конце 1770-х — начале 1780-х гг. жил первый журналист России и просветитель Николай Иванович Новикови, с 1781 г., его жена — Александра Егоровна Римская-Корсакова.Тот Новиков, который задумал здесь свою знаменитую «Типографскую компанию» (1784–1791), чтобы превращать рукописи талантливых соотечественников в книги. А рядом, в сохранившемся доме № 16, где ныне посольство Азербайджана, в голодном 1918-м, спустя 150 лет, лучшие писатели того времени, напротив, уговаривали друзей не пытаться издавать свои книги, что было почти невозможно в то время, а приносить им для продажи размноженные от руки рукописи. И размножали, и продавали. Ну разве такое возможно где-нибудь еще в мире?!

Первый журналист России — Н. И. Новиков

Какая бурная жизнь кипела там, где ныне тихо беседуют пенсионеры, присевшие на лавочки, да катают коляски с младенцами молодые москвички. Новиков, энергичный прозаик, публицист, просветитель, переехав из Петербурга, где выпускал сатирические журналы «Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек», первый философский журнал России «Утренний свет», здесь задумал даже издание для маленьких «Детское чтение для сердца и разума» и возглавил газету «Московские ведомости». Наконец, здесь, совместно с другом и профессором Иоганном Шварцем, создавал для распространения просвещения «Дружеское ученое общество» (1781), из которого и выделится вскоре его будущая «Типографская компания» (1784–1791). Это не первый московский дом журналиста, но все они, увы, не сохранились. Юность он провел в отцовском доме ( Бол. Полянка ул., 60), потом жил уже в центре города ( Бол. Ордынка ул., 60), но только здесь, привлеченные его славой, стали толпится его друзья и будущие авторы.

Какие имена, господи! М. М. Херасков, А. П. Сумароков, М. Н. Муравьев, А. Т. Болотов, И. П. Тургенев, М. М. Щербатов, Н. Н. Бантыш-Каменский, Н. Н. Трубецкой, В. В. Чулков, А. М. Лопухин, Ф. П. Ключарев, и ведь это не все еще. Была бы моя воля, я бы поставил в этом сквере стелу, памятный камень или мраморную плиту в честь просветителя и просветительства. И водил бы сюда первокурсников-журналистов из МГУ, вступающих в профессию. Но закончится все у Новикова, как и всегда с умными людьми, тюрьмой.

Екатерина II, напуганная его свободомыслием, прикажет в 1792-м арестовать Новикова в последнем его доме, где располагалась и разросшаяся типография его ( Садовая-Спасская ул., 1), и приговорит — во были времена! — к казни, назвав его «государственным преступником». Потом смилостивится и, «следуя сродному ей человеколюбию», заменит ее 15 годами в Шлиссельбургской крепости. Освободит его Павел I, но умрет Новиков в 1818-м в крайней бедности уже не в Москве — в своем родовом имении Авдотьино.

Царей свергнут, но в судьбе писателей не многое, увы, изменится. Арестом, как и 150 лет назад, закончится в доме 16та же «просветительская деятельность», но уже современных нам писателей. Сюда в 1918 г. придут Ходасевич, Борис Зайцев, Осоргин, Лидин, Муратов и даже Николай Бердяев, чтобы, спасаясь от голода, открыть здесь «Книжную Лавку Писателей». Ходасевич и Зайцев помянут это и в воспоминаниях.

«Добыли книг на комиссию от знакомых издателей, — вспомнит Ходасевич. — Добыли откуда-то денег на обзаведение, поселились в Леонтьевском. Е. Д. Кускова была первой покупательницей: когда шкафы были еще пусты, купила какую-то газету за 30 копеек. Кажется, это и составило запасной капитал. Торговали в лавке: Зайцев, Владимир Лидин, Б. А. Гривцов, М. В. Линд, П. П. Муратов, Е. Л. Янтарев, А. С. Яковлев, М. А. Осоргин и я. Работали в очередь. Моя жена сидела за кассой, зимой, изнывая в нетопленом магазине, — по целым дням. Кое-как были сыты…»

Да, сидели в шубах, у кого были они, а чернила превращались порой в лед. Но покупатели, а среди них были и Хлебников, и Мандельштам, «чувствовали себя здесь неплохо». «С Осоргиным, — пишет Зайцев, — можно было побеседовать о старинных книгах, с Бердяевым о кризисах и имманентностях, с Грифцовым о Бальзаке. Я… сидел на ступеньках передвижной лестницы, где было теплее. Если покупатель был приятный, то еще он мог рассчитывать, что я двинусь. Если же появлялась, например, барышня и спрашивала: „Есть у вас биографии вождей?“ — я прикидывался непонимающим: „Каких вождей?“ — „Ну, пролетариата…“ — „Нет, не держим“…»

Зато «держали» и удержали то, что ныне не имеет цены и хранится в музее, — рукописные книги. Это придумал Михаил Осоргин, он вечно что-то клеил, мастерил. И за отменою книгопечатания все они стали писать от руки небольшие «творения», с обложками, а иногда и с рисунками. Продавались такие же «книжечки» чуть ли не всех московских писателей, даже Цветаева приносила сюда рукописные сборники. «За свою „Италию“ я получил 15 тысяч (фунт масла), — вспоминал Зайцев. — Но по одному экземпляру покупала непременно сама Лавка, отсюда и коллекция Осоргина. Она… потом поступила, как ценнейший документ „средневековья“, в Румянцевский музей…»

Оазис в разоренной и голодной Москве! Такую же лавку, «Московской трудовой артели художников слова», откроет тогда же и Есенин с друзьями, и дом этот тоже, по счастью, сохранится ( Бол. Никитская ул., 15). А этот магазинчик, конечно, закрывался, а потом вновь открывал свои двери и просуществовал до 1922 г.

«В глубине лавки была у нас дверка и узкая лестница наверх, на хоры с комнаткой, куда мы иногда прятались от скучных посетителей, где устраивали лавочные собрания… Место это носило несколько таинственный и романтический характер. С хор можно было, незамеченным, наблюдать жизнь лавки. Полутьма, витая лесенка, пыль — все давало ощущение укрытия. В этом уголке и собрал нас однажды Осоргин… многозначительно сообщил, что в городе организован Комитет Помощи Голодающим, состоять он будет из „порядочных“ людей, но под контролем власти… Нам, представителям литературы, предложили туда войти. Предложение шло от Прокоповича, Кусковой и Кишкина… Мы решили идти…»