Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Вот тогда их скопом и арестуют. Но арестуют не здесь — на сгинувшей ныне Собачьей площадке. А на Лубянке предложат на выбор: или расстрел, или высылка из страны. Так начиналась «операция ЧК» под названием «философские пароходы» — выталкивание из страны тех, кто кроме пера и бумаги, и не имел другого оружия сопротивления.

Ну разве не печальная «параллель» с Николаем Новиковым? Разве не «дежавю»?

152. Лёвшинский Бол. пер., 6/2(с., мем. доска), — Ж. — в 1830-е гг. — прозаик, управляющий Монетного двора, обер-берг-гауптман Александр Маркович Полторацкийи его вторая жена — тетка анархиста М. Бакунина — Татьяна Михайловна Бакунина. (Сын А. М. Полторацкого от первого брака — Александр Александрович Полторацкий, знакомый Пушкина, кстати, считается ныне одним из прототипов Евгения Онегина.) Так вот здесь же, в семье Полторацких, в 1834 г. служил литсекретарем хозяина дома тогда драматург еще (пьеса «Дмитрий Калинин») и будущий великий критик Виссарион Григорьевич Белинский.

«Умру на журнале, — напишет он о себе с каким-то даже остервенением, — и в гроб велю положить под голову книжку „Отечественных записок“. Я, — закончит, — литератор… Литературе расейской — моя жизнь и моя кровь…» И впрямую, и иносказательно все написанное им дышало и дымилось — дымится до сих пор! — именно кровью.

Знаете, как звали его, «грозного Белинского», свои, близкие, родственники и друзья? «Висяшей» — нежно-ласкательно от Виссариона. Он и в Москву приедет «висяшей», уцепившись, повиснув, за повозку своего богатого друга Ивана Владыкина. Одиннадцать дней добирались они из Чембара — поступать в университет. Так вот, у шлагбаума при Покровских Воротах, на въезде в Первопрестольную, их остановили и, возможно, не пустили бы будущего критика в город, если бы его спутник из состоятельного помещичьего рода Владыкиных не бросил стражам, кивнув на суетящегося Висяшу, что это всего лишь его лакей…

От заставы поехали к родственникам Вани ( Ипатьевский пер., 9), и этот не сохранившийся ныне дом стал первым адресом Белинского. Ныне я знаю 12 адресов его в Москве, включая дом, где он в разные годы жил трижды ( Рахмановский пер., 4). А этот, в Левшинском, по счету — восьмой.

Здесь, в богатых хоромах писателя-дилетанта Дормидонта Прутикова, а на самом деле — бездельника-аристократа Александра Полторацкого, молодой Белинский, уже написавший антикрепостническую драму «Дмитрий Калинин» и выгнанный из университета, от безденежья и ради крыши над головой, становится «литературным секретарем» графомана. Проработает, правда, недолго, не выдержит сердце и кровь. Напишет потом, что, не желая «жертвовать своими убеждениями» и «чистить, штопать и выглаживать черное литературное белье его высокопревосходительства», в одно «прекрасное утро» покинет этот роскошный дом. Переедет как раз вновь в Рахмановский, в дом Касаткина-Ростовского, где жил его дальний родственник, некто Иванов. Будет цепляться за полюбившийся ему с юности город. «С Москвой, — напишет потом, — у меня соединено все прекрасное в жизни: я прикован к ней…» Что с того, что здесь «заработает» туберкулез, от которого и умрет, зато в Москве познакомится (успеет) с Чаадаевым, Герценом, Бакуниным, переживет обыск и допрос у полицмейстера, станет неофициальным редактором журнала «Московский наблюдатель» и найдет любимую женщину, 32-летнюю классную даму Екатерининского института, Марию Орлову, которая жила на Божедомке в сохранившемся доныне доме ( Достоевского ул., 4). Он увезет ее в Петербург и в 1845-м женится на ней…

«Давление света» — вот как бы я назвал его влияние на нашу литературу. Но поразительно: в одном из домов, где также будет жить Белинский ( Никитский пер., 2), в сохранившемся до нашего времени бывшем ректорском доме, где на 2-м этаже жил тогда критик Николай Надеждин, потом, в конце ХIХ в., уже после них, не только будет жить великий физик П. Н. Лебедев, но как раз в этом доме впервые в мире докажет опытным путем именно это самое давление, которое производит на все и вся как раз бесплотный свет. Знаковое совпадение! Ведь критические работы Белинского, да хоть и «Литературные мечтания» — разве они не стали для нас «давлением света» на нравственность народа?..

И именно в Москве Висяша станет, как я написал уже, «грозным Белинским»! Рвал горло за русскую Литературу с большой буквы! «Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, — вспомнит Герцен, — но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль. Спор оканчивался очень часто кровью, которая у больного лилась из горла; бледный, задыхающийся, с глазами, остановленными на том, с кем говорил, он дрожащей рукой поднимал платок ко рту и останавливался, глубоко огорченный, уничтоженный своей физической слабостью…»

Ну и помните: это про наших предков, да и про нас он написал как-то в письме Боткину более 150 лет назад, в 1847 г.: «Русская личность пока — эмбрион, но сколько широты и силы в натуре этого эмбриона, как душна и страшна ей всякая ограниченность и узость…» Ну разве не про нас, нынешних?!

153. Лёвшинский Бол. пер., 10(с.), — доходный дом (1901 г., арх. Н. И. Якунин). Ж. — с 1915 г. — поэт, прозаик, драматург, литературовед, переводчик и издатель Георгий Иванович Чулков. Позднее, с 1918 по 1920 г., в этом огромном доме жил поэт, прозаик, критик, переводчик и мемуарист Владимир Алексеевич Пяст(наст. фамилия Пестовский).

Ужасно интересный дом! Уже потому, что над ним незримо витает тень Александра Блока. Здесь успели коротко пожить два крупных поэта, которые хорошо знали его. Один, Владимир Пяст, учился с Блоком в университете и к концу жизни последнего рассорился с ним из-за поэмы «Двенадцать». А другой — Георгий Чулков, собутыльник Блока (да-да!), товарищ по петербургским кабакам 1900-х гг., не только также разругается с Блоком «по поводу взглядов на народ и интеллигенцию», но и станет любовником его жены — Любы Блок-Менделеевой. Оба, и Пяст, и Чулков, дворяне, оба пережили аресты (Чулков еще до революции), оба были поэтами, с которыми считалась критика, и оба напишут объемные мемуары, где вся их жизнь предстанет как на ладони…

«Красивый, приятный, талантливый человек, — напишет о Чулкове Надежда Тэффи. — Но главное, что характеризовало его, это непогасаемый восторг перед каким-нибудь талантом. Он не помня себя погружался в этот восторг, только им и бредил, только им и жил…» К примеру, Ахматова признавалась — это он «ввел ее в литературу»: заговорил с ней, позвал в ресторан, заставил ее читать стихи и все время просил: «Еще, еще…» А жене Блока, Любови Менделеевой, уже сам и раньше посвятил цикл стихов «Месяц на ущербе» и «вывел» роман их в своей повести «Слепые».