Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Я был в его комнате, поднимался под крышу. И вспоминал его жизнь. Отсюда в старом синем плаще он бегал к «синим оковам», к сестрам Синяковым, где влюбился в Надю, отсюда ездил в Петроград, к двоюродной сестре Оле Фрейденберг, в которую был перманентно влюблен, отсюда ходил, прихрамывая (он повредил ногу, упав с лошади в детстве), давать уроки и к сыну поэта Балтрушайтиса Жоржику ( Покровский бул., 4/17), и на Воронцово поле к «Бубчику», отпрыску фабриканта Саломона ( Воронцова Поля ул., 8), и к «привязчивому мальчику» Вальтеру, сыну Морица, владельца крупных магазинов (Пречистенка, 10). Но главное, сюда, правда уже в 1917-м, к нему забегала стройная девушка в черной шубке — Лена Виноград, дочь присяжного поверенного, которая и достанет его жизнь «как с полки»…

Ей было 20, она была кузиной братьев Штихов, его друзей, и перебралась с родителями в Москву из Иркутска. Жила с ними в Хлебном ( Хлебный пер., 30), куда поэт провожал ее, и училась на каких-то курсах. Из-за Лены он чуть не ляжет на спор на рельсы под Софрино. Хотя страшную любовь к ней, «нездоровую, умопомрачительную», он, кажется, выдумает. В стихах про Лену и про комнату в Лебяжьем напишет: «Из рук не выпускал защелки, ты вырывалась, и чуб касался чудной челки, и губы — фиалок…» Но она, трезвая, скажет потом: все было не так. «Я подошла к двери, собираясь выйти, но он держал дверь и улыбался, так сблизились чуб и челка. А „ты вырывалась“, — продолжит, — сказано слишком сильно, ведь Борис Леонидович по сути своей был не способен на малейшее насилие, даже на такое, чтобы обнять девушку, если она этого не хотела. Я просто сказала с укором: „Боря“, и дверь тут же открылась…»

Поэт — мир воображаемый! «Вы неизмеримо выше меня, — захлебывался он в письмах к ней. — Когда Вы страдаете, с Вами страдает и природа, она не покидает Вас, так же как и жизнь, и смысл, и Бог…» Увы, Лена выйдет замуж за владельца мануфактуры и переживет поэта на 27 лет. Но вот ведь штука: счастливой, кроме как в стихах его, уже не будет.

Они с Леной увидятся еще раз, когда он переберется жить к приятелю, журналисту Давиду Розловскому ( Сивцев Вражек, 12). Тогда, в ноябре 1917-го, даже выходить на улицу стало опасно, «постовые открывали вдохновенную стрельбу из наганов, и многие гибли от шальных пуль…». То-то удивится поэт, когда к нему забежит Лена. Вот тогда, в сумерках, не зажигая огня, наигрывая ей что-то на рояле, он, между прочим, и скажет: жизнь скоро наладится, и в торговых лавках на Охотном снова будут висеть зайцы. Ошибся, зайцев в Охотном никто не увидит уже. Но революцию примет восторженно. Как мальчишка — землетрясение. Да что там, через 20 лет, в 1936-м, будет с жаром говорить одному критику: «Я хочу быть советским человеком…» Все должны жить как все — это кредо, и потому революция, которая, по его словам, вырезает все лишнее, — есть «великолепная хирургия». Он не знал еще, что, когда напишет два этих слова про «хирургию» в романе «Доктор Живаго», лишним станет и сам, и его с улюлюканьем и самого «вырежут» из жизни. Цена иллюзий поэта: и любовных, и социальных…

149. Ленинский просп., 82/1(с.), — Ж. — в 1959 г., в коммунальной квартире — поэт, прозаик и философ Даниил Леонидович Андреев(сын писателя Л. Н. Андреева) и его вторая жена — художница и мемуаристка Алла Александровна Андреева(урожд. Бружес, в первом замуж. Ивашёва-Мусатова).

Здесь провел свои последние дни один из самых оригинальных умов ХХ в., поэт и мыслитель Даниил Андреев, человек, создавший поэмы, запечатлевшие его мистические созерцания «миров просветления» и «миров возмездия», философ, написавший трактат «Роза Мира» — опыт метаисторического познания и план спасения человечества общими усилиями мировых религий — «лепестков единой Розы».

Один из последних снимков прозаика и философа Даниила Андреева

В 1906-м его, родившегося в Германии, отчего при родах умерла его мать, привезла в Россию бабушка по матери, ибо отец его, известный уже писатель Леонид Андреев, обвинил, вообразите, младенца в смерти любимой жены. И первым адресом Дани, где он проведет четыре года, стал дом сестры его бабушки, Добровой, жены известного в Москве врача ( Арбат ул., 38/1). Позже вместе с Добровыми, друзьями Бунина, Горького, Шаляпина, да и всей «культурной Москвы» он будет жить в Мал. Лёвшинском пер., 5, где его арестуют в 1947-м, а потом, с 1957 по 1959 г. — в Ащеуловом пер., 14/1. Но умрет здесь, на Ленинском, где ему с женой дадут комнату в двухкомнатной коммуналке, в первом своем, по сути, жилье.

У него все было, говоря обывательски, «не как у людей». Еще мальчиком, например, повесил на стене карту полушарий придуманной им планеты. Написал историю государств этой планеты, нарисовал портреты императоров и руководителей ее и… выдумывал и выдумывал их жизни. Близкая знакомая его потом напишет: «Будучи глубочайшим мистиком, он умел находить нужные слова даже для почти уже невыразимого. А там, где кончается все видимое, мыслимое и выражаемое привычными понятиями, там он сам создавал новые понятия, новые слова, новые наименования». Вспомнит: «Он ходил босиком в любую погоду, и даже по снегу. Даже по московскому асфальту… и если не часто делал это, то лишь потому, что на него оглядывались… Взял тапочки и вырезал на них подошвы! Ноги казались обутыми, но… снизу были видны его босые пятки…»

В 15 лет Даниил впервые увидел, как утверждал, «Небесный Кремль». Скажете, сумасшедший?! Да нет. Его будущая вторая жена напишет: «Необычные черты его личности определили и особенности его творчества… Переживание иной реальности. Таким было для него видение Небесного Кремля над Кремлем земным…»

Спустя семь лет, когда он учился уже на Высших литературных курсах, озарение посетило его вновь, а потом повторялось неоднократно, иногда наяву, но чаще во сне. «Во сне, — пишет Алла Андреева, — по мирам иным (из того, что он понял и сказал мне) его водили Лермонтов, Достоевский и Блок… Так родились три его основных произведения: „Роза Мира“, „Русские боги“ и „Желанная мистерия“…» Она пишет, что он ощущал себя всего лишь «передатчиком увиденного и услышанного». А Василий Парин, физиолог и будущий академик, подружившийся с Даниилом в тюрьме, где сидели оба, вспоминал, что, работая урывками в камере над рукописями, он не «сочинял», а «едва успевал записывать то, что потоком лилось на него…». Не верить этому нельзя, но и верить, кажется, невозможно.

Его, художника-декоратора, писателя, ни одной книги своей не увидевшего при жизни, фронтовика (служил в блокадном Ленинграде), арестуют в 1947 г. по доносу и — за написанный им роман «Странники ночи». Роман тоже никто не увидит, рукопись сгинет на Лубянке, а Андреева обвинят в антисоветской деятельности и террористических намерениях и дадут максимум тогда — 25 лет. Но именно там, в тюрьмах и лагерях, он в основном и написал свою великую книгу «Роза Мира», текст о «сокровенном строении Вселенной, о подоплеке истории цивилизации и о грядущих судьбах человечества».