Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

С ней, как утверждают, он потерял «свою последнюю надежду на счастье». Он даже хотел ехать за ней в СССР. И тогда же стал все чаще цепляться к цинковым стойкам баров, тогда и вернулись к нему мысли: «а не сброситься ли с башни Notre Dame…» Не уверен, что он покончил самоубийством, как говорили, приняв слишком большую дозу наркотиков, — скорей всего, это был несчастный случай. Но умер в наркотическом сне, отвернувшись к стене на зеленом продавленном диванчике, из которого торчали пружины. А Наталья, «предмет его беспричинного счастья», станет, вернувшись из лагерей в 1946-м, как я уже писал в этой книге (см. Мал. Демидовский пер., 3), сначала литературным секретарем Эренбурга (с 1950-х гг.), а позже — и помощницей Солженицына и Шаламова. Вот ее судьба и ее воспоминания и станут, образно говоря, теми ниточками связи «монпарнасского царевича» с родиной, с Москвой, с домом в Кривоколенном… Кстати, Наталья успеет выполнить и просьбу Поплавского — найдет и даже подружится в Москве в 1957 г. с «первой любовью» Бориса — с Татьяной Шапиро…

Наталья Столярова, «чудо» Бориса Поплавского, уйдет из жизни в 1984-м, пережив Поплавского на полвека. Скончается в своем последнем доме, уже на Сретенке. Если точнее, то в доме по адресу: Даев пер., 12/16.

Ну и последнее: в доме в Кривоколенном с 1921 по 1942 г. будут располагаться редакция журнала «Красная новь» (до 1927 г. — редактор А. К. Воронский) и издательство артели русских писателей «Круг», при котором одно время будут жить прозаик и драматург Всеволод Вячеславович Иванови, до ареста и расстрела (1934), — польский поэт-коммунист, драматург и публицист Витольд Вацлавович Вандурскийи поэтесса, драматург, переводчица Муза Константиновна Павлова.

145. Кузнецкий Мост ул., 20/6/9(с. п.), — дом купца В. Сурощикова (1830-е гг.), позднее — коммерции советника А. А. Торлецкого-Захарьина (1848, арх. К. А. Тон). Здесь в 1830–40-е гг. располагались французская библиотека и книжные магазины Готье и Монигетти, а также книгоиздателя Августа Семена. Позже, с 1862 г., в этом доме открылись книжный магазин, библиотека, кабинет для чтения и редакция журнала «Книжник» А. Ф. Черенина.

Ну, словом, «книжкин дом». А если учесть, что в советское время здесь, до 1932 г., существовало, как бы продолжая традицию, издательство «Недра», куда, случалось, приносил свои рукописи Михаил Булгаков, то картина будет почти полной. Впрочем, если прокрутить «кинопленку» на полтора столетия назад, то выяснится: здесь не только торговали книгами (говорят, сам Пушкин заходил в лавки книгоиздателей!), но и жил тот, кто эти книги критиковал, писал рецензии, изничтожал «на корню» эстетику и даже «поднял руку» как раз на покойного к тому времени Пушкина. Ни много ни мало…

Критик и публицист Дмитрий Писарев

Ну вот вообразите, как из подъезда этого перестроенного, конечно, дома выпархивал на модный Кузнецкий двадцатилетний франт, барин, «хрустальная коробочка», как его звали в семье в детстве, а тогда уже студент — Дмитрий Писарев. Да, тот самый критик, публицист-шестидесятник, переводчик, революционный демократ, чьи статьи в школах нас заставляли едва не заучивать. Здесь жил, приехав из Петербурга на один год в 1860-м, и это — единственный московский адрес его.

Здесь у него все еще только начиналось — и первая самостоятельность от «материнского глаза» (до этого, из-за послушания старшим, он относил себя, как признается, к «разряду овец»), и диссертация, за которую он получит медаль в университете, и первые статьи, и даже первая любовь, ставшая раной на всю жизнь.

В его биографиях и даже энциклопедиях пишут, что здесь он жил после четырехлетнего заточения в Петропавловской крепости в свой последний год жизни, т. е. в 1866–1867 гг. Но это не так. Здесь он остановился у своего дяди по матери — у Андрея Дмитриевича Данилова в 1860-м и прожил почти год. Может, потому и задержался на год, что здесь, в квартире при типографии Готье, жила его любовь и двоюродная сестра Раиса Коренева. Все в родне Дмитрия были против их романа. А тут они были свободны — молодые, ироничные, талантливые. Писарев заканчивал здесь диссертацию, печатал первые статьи в журналах, а Рая писала рассказы и даже роман, и к ней, в ее «уютное гнездышко», приходили шумные друзья и просто мужчины, приударявшие за ней. Вот это и беспокоило родню. Писарев даже надерзил матери в письме: «Могу тебе поклясться, что между этими людьми у Раисы нет любовника, а если бы и был таковой, то ни ее отец, ни ты, ни я не имеем права вмешиваться в ее дела. Согласно с моими убеждениями женщина свободна духом и телом и может распоряжаться собой по усмотрению, не отдавая отчета никому, даже своему мужу…»

У нее, кстати, еще не было мужа. Но когда он уедет в Петербург получать серебряную медаль за свою диссертацию, здесь все чаще станет появляться прапорщик Гарднер. Надо ли говорить, что уже в марте следующего года он повел Раису под венец. «Писарев, — пишут, — был вне себя от ревности и горя. Он позабыл все, что говорил о женской свободе. Умолял Раису, уговаривал, негодовал — он даже был согласен отпустить ее замуж, только бы после она вернулась к нему…» Увы. И пока на бумаге он рассуждал о дуэли между Базаровым и Кирсановым, в реальной жизни его мечты не шли дальше вызова к барьеру ненавистного соперника. Поединок, конечно, не состоялся…

Ныне мало кто помнит, что он был из древнего рода, что писатель Н. Д. Иванчин-Писарев был его родней, как и поэт А. А. Писарев и драматург А. И. Писарев. Утверждают, что из «колен Писаревых» вышла даже первая жена Никиты Хрущева — Ефросинья Ивановна. Может, родовые корни и помогли Писареву справиться с любовной неудачей. «Я решил, — напишет матери, — сосредоточить в себе самом все источники моего счастья, начал строить себе целую теорию эгоизма, любовался на эту теорию и считал ее неразрушимой». И вчерашняя «овца» начинает чувствовать себя чуть ли не Прометеем. Он готов был отрицать даже солнце и луну. Это была почти «мания величия», в силу которой он взялся за Гомера, с целью доказать одну из своих «титанических идей» о судьбе древних. Но и любовный крах, и «мания» кончились умственным недугом, психушкой, куда его поместят на полгода, где он дважды будет пытаться покончить с собой и откуда спасется просто бегством…

Он много успеет до своего ареста. Ведь еще при жизни его (а умрет он в 27 лет, как Лермонтов) успеют выйти 10 томов из 12-томного собрания его сочинений. Его будут ставить на третье место после Чернышевского и Добролюбова, хотя идеи высказывал сумасшедшие: «реальный реалист», он утверждал, что потребность в одежде и еде важнее остальных «вздорных потребностей», презирал людей искусства (стыдно же уходить от реальности в эти «художественные забавы»), считал, что молодежь должна проникнуться «глубочайшим уважением и пламенной любовью к распластанной лягушке… Тут-то именно, в самой лягушке, — писал, — и заключается спасение и обновление русского народа». Он даже пытался образумить общество насчет «величия Пушкина» — тот, дескать, не велик и пошл. Сумасшедший критик? Да нет — «базаровец»! И первую точку в его творчестве поставит арест в 1862-м за рецензию на брошюру Шедо-Ферроти, который критиковал Герцена-эмигранта. Памфлет Писарева даже не был напечатан, его нашли при обыске, но в нем написал прямо: «Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных людей России…» Четыре года заключения — вот такой «гонорар» выплатила ему Родина за неопубликованную статью!