Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Потом, в предсмертном письме напишет: «Я тебя люблю… хочу быть с тобой. Как хочешь, „знакомой, другом, любовницей, слугой“, — какие страшные слова ты нашел. Люблю тебя — и кем хочешь, — тем и буду. Но не буду „ничем“, не хочу и не могу быть. Ну, дай же мне руку, ответь мне скорее — я все-таки долго ждать не могу… В последний раз — умоляю, если успеешь, приди…» Но мы уже знаем и про пистолет, и про его «срочную работу».

…Хоронили Надю на Миусском кладбище. Его давно уже нет, сровняли с землей. Народу было немного. «У открытой могилы стояли родители Нади, он — в поношенной шинели с зелеными кантами, она — в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке, — вспомнит Ходасевич. — Когда могилу засыпали, они, как были, под руку, стали обходить собравшихся. Что-то шепча трясущимися губами, пожимали руки, благодарили. За что? — казнил себя Ходасевич. — Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю. Несчастные старики этого не знали…»

На могиле выбили строку из Данте: «Любовь, которая ведет нас к смерти…» Но Ходасевич напрасно искал Брюсова в толпе хоронивших — он не пришел. Он почти сразу уехал в Петербург. Там его видела Зинаида Гиппиус. И зная уже о трагедии, тогда же напишет: «Он невинен, если даже и виноват: ведь он вины-то своей не почувствует…»

141. Красная пл., 5/1, стр. 1(с. п.), бывшее здание Денежного (Монетного) двора. Ж. — в 1880–1900-е гг. историк и археолог, музеевед — Иван Егорович Забелин.

При советской власти в этом доме с 1925 по 1935 г. жил филолог-русист, литературовед, директор музеев Пушкина (1939–1940) и Горького (1940–1961) — Леонид Ипполитович Пономарев. И здесь же с 1922 по 1967 г. жил поэт, прозаик, драматург, переводчик и педагог Сергей Митрофанович Городецкий. До 1945 г., до своей кончины, здесь жила и его жена — актриса и поэтесса Анна Алексеевна Городецкая(урожд. Козельская, литературный псевдоним Нимфа Бел-Конь Любомирская).

Один из основателей гумилевского «Цеха поэтов», друг Есенина и крестьянских поэтов, Городецкий принимал в этом доме многих замечательных людей. Здесь бывали Есенин и Мандельштам, Брюсов и Рюрик Ивнев, Чуковский и Горнунг, даже Луначарский и Станиславский. Но рассказать мне хотелось бы о еще одном друге его, тоже поэте-имажинисте, но и авантюристе мирового масштаба, чекисте и разведчике Якове Григорьевиче Блюмкине. Ибо здесь (по некоторым данным) он провел последние часы на свободе перед скорым расстрелом.

Человек неуемного тщеславия, с 1914 г. левый эсер и троцкист, вступивший в РКП(б) в 1920-м, он прославился тем, что в июле 1918 г. убил немецкого посла Мирбаха прямо в его резиденции ( Денежный пер., 5), что стало поводом к левоэсеровскому мятежу в Москве. Блюмкина простили, и, став резидентом ГПУ-ОГПУ, он командировался в Персию, Монголию, Китай, Палестину, Тибет, Турцию, где подавлял восстание барона Унгерна (в Монголии), разжигал революцию (в Иране), создавал разведсеть (в Турции) и даже сопровождал художника Рериха в поисках Шамбалы (в Тибете). В Москве бывал редко и жил сначала на Арбате ( Бол. Афанасьевский пер., 30), а потом, до ареста и расстрела, в квартире самого Луначарского ( Денежный пер., 9/5).

Впрочем, часто бывал еще в одном доме, откуда и прибежал в ту ночь перед арестом к Городецкому. Я имею в виду квартиру художника Роберта Фалька и его жены Раисы Идельсон, которая была родной сестрой Александры Идельсон, будущей знаменитой актрисы Грановской ( см. Мясницкая ул., 21б), в которую был слегка влюблен и «наш эсер». Вот туда-то, в один из двух домов, спрятанных во дворе почти за китайским магазином «Чай-кофе», и ворвался глухой ночью накануне ареста Яков Блюмкин.

Ни Фалька, ни Грановского дома не было, были лишь две сестры Идельсон. Раиса в одной рубашке подбежала к двери и услышала: «Откройте! Это я — Яша Блюмкин. За мной гонятся!» Он, как пишет Юрий Лабас, сын художника Александра Лабаса, ставшего впоследствии мужем Раисы Идельсон, сбивчиво рассказал, что «привез какие-то троцкистские инструкции, обращенные к оппозиции, а также рассказал, что некий подчиненный Тухачевского, роясь в архивах царской охранки, наткнулся на очень странную бумагу. Некто из членов ЦК большевистской партии настрочил в полицию донос на другого члена ЦК, депутата Думы и в то же время провокатора Малиновского… Автором доноса в охранку (подпись, если не ошибаюсь, „Фикус“), по всем признакам, был не кто иной, как сам Коба, он же Иосиф Виссарионович Джугашвили! Блюмкин, — пишет Лабас, — все сгоряча выболтал дружку — Карлу Радеку и собрался было по своим бумагам разведчика тотчас улететь на аэроплане обратно в Турцию, чтобы там передать фотокопию находки Льву Троцкому… „Если доверенные мне документы попадут к Троцкому, здесь власть перевернется!“» Но Радек, однако, немедленно заложил Блюмкина, и теперь все пропало. Блюмкин, пишет Лабас, якобы метался по громадной квартире сестер. «Никому не открывайте дверь, — кричал. — Буду стрелять!..»

Потом, как запомнили сестры, судорожно звонил знакомому врачу с просьбой достать ему яд: «Я завалил операцию, — кричал, — за мной гонятся, мне грозит расстрел!» — «Так у тебя пистолет на боку», — ответил тот спросонья. «Из пистолета не могу». — «Других мог многократно. Что же себя не можешь?.. А я не травлю людей, я лечу их», — бросил трубку врач…

«Блюмкин, — продолжает Лабас, — как пойманный зверь, заметался по квартире: „Жить! Жить хочу! Хоть кошкой, хоть собакой, но жить!..“ Под утро, после бессонной ночи, позвонил некой Лизе (Елизавета Юльевна Горская, на деле — Лиза Иоэльевна Розенцвейг, любовница Блюмкина и приставленный к нему соглядатай ОГПУ, в будущем советская разведчица и с 1943 г. подполковник ГРУ Зарубина. — В. Н. ).

— Лиза, приходи на Мясницкую и принеси мою шинель с Арбата — на улице холодно… Надеюсь, придешь ОДНА?..» Правда, Лизы Блюмкин не дождался, ушел. Предупредил сестер: «Никому, кроме меня, не открывайте, скоро вернусь…» Но вместо него под утро в квартиру ввалились чекисты: «Где вещи Блюмкина?» Сестры показали: «Он, наверное, больной, — сказали вошедшим. — С головой непорядки». «А мы и пришли лечить! — весело ответили те. — Показать, что у него в чемодане?» И, несмотря на протесты сестер, продемонстрировали им и пачку долларов, и «взрывоопасный документ»… К счастью сестер, их потом только раз вызвали в ОГПУ, как свидетельниц…

Блюмкина, по одной из версий, арестовали как раз в этом доме — у Городецкого. По другой версии, он все-таки встретился с Лизой Горской где-то на Тверской, которая привела с собой чекистов…

Расстреляют его 3 ноября 1929 г. Бешено тщеславный поэт-чекист якобы спросил на допросе: «Как вы думаете, сообщение о моем расстреле напечатают в „Известиях“?» А перед расстрелом — возможно, это и апокриф — крикнул: «Да здравствует Троцкий!» И запел «Интернационал». Что уже здесь правда, что нет — неведомо.