Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

142. Крестовоздвиженский пер., 2(с. п.), — доходный дом генеральши М. С. Бутурлиной (1900, арх. С. К. Родионов).

Этот дом был построен на месте не сохранившейся ныне усадьбы Апраксиных еще XVIII в. Впрочем, и она, утраченная ныне, оставила свой немалый след в нашей литературе. В уцелевших флигелях ее жил, например, в 1840-е гг. коллекционер, меценат, будущий генерал-губернатор Москвы (1859) и председатель Московского цензурного комитета (1835–1847), граф Сергей Григорьевич Строганов. В той же усадьбе и в те же примерно годы жил и лингвист, фольклорист, историк литературы, искусствовед, глава «русской мифологической школы», академик (1860), тайный советник и мемуарист — Федор Иванович Буслаев.

На снимке (стоят): Ф. А. Шерешевская, А. Б. Мариенгоф, И. В. Грузинов, (сидят) В. Г. Шершеневич, С. А. Есенин

А в ныне стоящем здесь доходном доме, построенном в 1900 г., жили: с 1903 до 1905 г., до своей кончины, философ, публицист, профессор, редактор (совместно с Л. М. Лопатиным) журнала «Вопросы философии и психологии» (1900–1905), избранный ректор Московского университета с 1905 г., князь Сергей Николаевич Трубецкойи его сын — языковед, лингвист, историк и философ Николай Сергеевич Трубецкой.

Позже, с 1919 по 1922 г. (до высылки из России) здесь жил философ, публицист, переводчик Иван Александрович Ильини его жена, родственница сестер Герцык, литератор и переводчица Наталия Николаевна Ильина(урожд. Вокач). К середине 1920-х гг. здесь поселился критик, литературовед, журналист, гл. редактор журнала «Печать и революция» (1921–1929) и «Новый мир» (1926–1931), директор Музея изящных искусств (1929–1932) — Вячеслав Павлович Полонский(наст. фамилия Гусин). А в 1950–60-е гг., на нашем веку уже, тут жил и работал литературовед-испанист, переводчик, автор первого перевода романа «Сто лет одиночества» Г. Маркеса — Валерий Сергеевич Столбови его жена, переводчица Нина Яковлевна Бутырина.

Знаменитый, короче, дом! Но мне бы хотелось рассказать об еще одном квартиранте — о известном, эпатажном, чтобы не сказать скандальном, поэте, прозаике, драматурге, переводчике и мемуаристе, председателе Всероссийского союза поэтов (1919) Вадиме Габриэлевиче Шершеневиче, который жил здесь с 1919 до 1924 г. Кстати, очень гостеприимном поэте, у которого, случалось, останавливались поэт Рюрик Ивнев, поэт, драматург-футурист и киносценарист Сергей Михайлович Третьякови переехавшая из Петрограда Зинаида Николаевна Райх(жена С. А. Есенина). Здесь у Шершеневича продолжала собираться литературная группа «Мезонин поэзии», и тех, кто приходил сюда, трудно даже перечислить. Здесь бывали: Брюсов, Хлебников, Маяковский, Есенин, Мариенгоф, Лавренев, Бурлюк, Крученых, Каменский, Большаков, Лившиц.

Здесь могли бы бывать Мандельштам и Северянин, но с первым еще в апреле 1921 г. наш «эпатажный» Шершеневич «из-за какой-то легкой ссоры» подрался на вечеринке в Камерном театре ( Тверской бул., 23), после чего был вызван Мандельштамом на дуэль. Был даже составлен какой-то «Протокол о поведении В. Шершеневича и его секундантов после вызова О. Мандельштамом В. Шершеневича». Шершеневич, который был сильней тщедушного соперника, даже повалил Мандельштама на пол, и оба, под визг актрис и крики гостей, буквально катались по полу.

Дуэль в 1921-м г.? Да чушь, анахронизм! Но по одной версии, поединок расстроили секунданты Шершеневича Есенин и поэт Кусиков, а по другой — задира и обидчик Шершеневич «от дуэли уклонился». Это, пишут, возмутило «храброго Мандельштама», и он, предупредив, что «предаст дело огласке», добился этого. Во всяком случае, через полторы недели после инцидента на заседании Всероссийского профессионального союза писателей были заслушаны сообщения секундантов Мандельштама (поэтов В. Ковалевского и Р. Рока) о том, что «вызываемый на дуэль В. Шершеневич от дуэли отказался…». Разумеется, скандал попал и в газеты…

Ну а что касается Игоря Северянина, то не здесь, а в предыдущем доме Шершеневича ( Бол. Садовая ул., 10) «не сошлись» не только принципы разных «школ» футуризма Москвы и Питера (а Шершеневич сначала был футуристом, даже заведовал отделом критики в «Первом журнале русских футуристов»), но также амбиции двух поэтов и — смешно сказать — «алкогольные вкусы».

«Однажды вечером, — вспоминал Шершеневич, — у меня сидел Маяковский и не то Борис Лавренев, не то Сергей Третьяков. Раздался телефонный звонок, и сумрачный голос, подозвав меня, просил приехать в отдельный кабинет ресторана „Бар“ для „поэтической элоквенции“. Это был Северянин…

В грязном кабинете Северянин сидел один. Перед ним стояло пиво; жеманно познакомившись, он сразу извинился, что пьет пиво: „В этом ресторане нет хорошего крем де ваниля…“ Помню, что он упорно требовал „столетнего бургонского“… „Столетнего бургонского“ мы бы тоже выпили с удовольствием, но не пришлось его пить по двум причинам: в ресторане его не было, а кроме того, денег у нас было тоже немного. Мы удовольствовались самым простым винцом, из дешевых, и пили его не без удовольствия. С таким же удовольствием, когда узнал, что заказали, а следовательно, и платить будем мы, пил эту „дрянь“ гастроном Северянин.

По нашей просьбе он прочел нам ряд своих новых стихов… Мы слушали его чтение терпеливо… Северянин почти буквально пел… и неизменно, заканчивая, в том же тоне и без паузы произносил: „Все“… Кто-то из нас робко предложил, чтоб Северянин послушал наши стихи. Северянин посмотрел и надменно бросил: „Не будем омрачать нашей встречи!..“ Мы растерялись. И замолчали. А Северянин продолжал пить и хмелеть…»

Позже хозяин этой квартиры, Шершеневич, отойдет от футуризма: «Футуризм умер! Да будет ему земля клоунадой!» — и напишет декларацию имажинизма. «Боже мой, — воскликнет уже в наше время Евгений Евтушенко, — сколько времени у них уходило на подобные выясняюшки, когда уже росчерком ленинского пера был основан ГУЛАГ для таких, как они…» И это не оговорка поэта. За связи с анархистами Шершеневич еще в 1919 г. (несмотря на то, что был уже избран председателем Всероссийского союза поэтов), и конечно же — в квартире на Крестовоздвиженском, был арестован новой властью. По счастью, ненадолго. Но, как считают, именно этот арест и заставит поэта впредь «не высовываться». Он переживет даже 1937-й. Но для поэта, как закончит Евтушенко, «это была уже не жизнь…». Он будет жить в Москве еще в нескольких домах ( Бол. Никитская ул., 33; Трехпрудный пер., 11/13; Бол. Никитская ул., 9/15). А умрет в 1941-м, уехав в эвакуацию из последнего своего дома — из дома 41на Остоженке. Тоже сохранившегося.