Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

«Когда в общей камере все засыпали, — пишет Алла, — он погружался примерно в то состояние, в которое впадают индийские йоги путем чрезвычайного сосредоточения… Даня называл это состояние „трансфизическими странствиями“». И именно так он, как когда-то в детстве над своей «картой мира», составлял подробное описание миров, «существующих за пределами нашего восприятия», — пишет Эл. Вандерхилл, составитель современной энциклопедии «Мистики ХХ века». Ныне «Роза Мира», этот фантастический по объему труд, признан философским сообществом, о нем написаны десятки работ, а об авторе его — биографии. Одну из последних, 600-страничный том о нем, его автор, Борис Романов, несколько лет назад подарил мне с памятной надписью.

Про последнее жилье, про дом на Ленинском, Романов пишет: «Дом стоял на углу улицы, которой еще не было. Дальше белело снежное поле…» Ордер на комнату получала жена, Даниил Андреев лежал в это время в больнице. Но из палаты он засыпал жену вопросами: на юг или на север выходит окно? что из него видно? легко ли вбить в стену гвоздь? подъезд наш выходит во двор или на улицу?..

В эту комнату, на 2-й этаж его внесут на руках. Больше всего он обрадовался письменному столу, который успела купить Алла. Только вот сидеть за ним ему уже не пришлось, слишком был слаб. Он, «вестник другого дня», как звал себя в книгах, прожил в этой комнате всего 40 дней…

150. Леонтьевский пер., 14/11(с. п.), — Ж. — в 1920–30-е гг. — поэт, прозаик, дипломат, председатель Госплана РСФСР (1927–1929), председатель Московского товарищества писателей (1930-е гг.) — Петр Семенович Парфенов-Алтайский, автор, в частности, партизанского гимна «По долинам и по взгорьям». Арестован в 1935-м, расстрелян в 1937 г. И в этом же доме с 1932 по 1937 г. жил прозаик, публицист и мемуарист Михаил Михайлович Пришвин.

Не знаю — были ли знакомы Петр Парфенов и Пришвин? Может быть. Но точно знаю, что в этот крепкий и поныне дом Пришвин вселился, когда стал входить в известность, когда на Первом съезде писателей его избрали даже в правление Союза писателей. А ведь для тогдашних «держиморд» он был враг. Еще в декабре 1917-го в эсеровской газете выступил со статьей «Убивец», как назвал в ней Ленина. Через три дня был арестован, но в суматохе выпущен. Но статья осталась: «Старая государственная власть, — писал, — была делом зверя во имя Божие, новая власть является делом того же зверя во имя Человека. Насилие над обществом совершается в одинаковой мере…» Хотя в его биографии меня потрясло даже не это, а то, что сразу же после ареста он уехал в родные края и устроился в елецкой гимназии… учителем географии. Уж не в той ли гимназии, где 30 лет назад учился сам и откуда его выгнали с «волчьим билетом» за «дерзость» как раз учителю географии? Удивительно, да! Ведь географию там и тогда преподавал… будущий философ, прозаик и публицист Василий Васильевич Розанов. Он-то и выгнал Пришвина. И уж совсем я был сражен, когда прочел в одной из поздних биографических книг Пришвина, что он, «определяя свое место в литературе», сказал о себе: «Розанов — послесловие русской литературы, я — бесплатное приложение…»

Дом М. М. Пришвина в Дунин

Пока Пришвин в 1919-м учил детей географии, Розанов, «русский Ницше», по словам Мережковского, мучительно умирал от голода в Сергиевом Посаде. Он, говорят, собирал уже окурки у трактиров и на вокзале и взывал к Горькому: «Максимушка, спаси… Квартира не топлена, и дров нету; дочки смотрят на последний кусочек сахару около холодного самовара; жена лежит полупарализованная и смотрит тускло на меня… Я не понимаю ни как жить, ни как быть. Гибну, гибну, гибну…» И «послесловием литературе» стал язык — высунутый язык философа. Ужас! Оказывается, после отходной, которую над Розановым прочел сам Флоренский, умиравший, оставшись наедине, сказал дочери: «Ты думаешь, это все? А я тебе скажу, что после смерти еще покажу всем вам язык!» И — показал! Дочь, войдя потом в комнату покойника, «приоткрыла лицо его, закрытое простыней», и, как рассказывала потом Ольга Форш, «в ужасе увидела язык отца, он как будто показывал ей язык…» Вот после этого она и повесилась… И что же тогда «послесловие литературе» от Розанова — 26 его томов, изданных ныне, или — тот издевательский язык его?..

Так вот и то, и другое, и третье и впрямь сближало Розанова и Пришвина. Оба были литературно плодовиты, оба искали в мире место Человеку, оба обладали, как пишут, «библейским простодушием», и оба, так или иначе, показали миру язык… А еще оба были русскими до «русопятства», до «свиньи-матушки» (как назвал одну из статей Розанов).

Пришвин умер коммунистом. Не членом партии, просто коммунистом. Еще в сороковых назвал себя в дневнике «первым настоящим коммунистом», усвоившим «высокий смысл коммунизма». А был всю жизнь учителем, агрономом, этнографом, природоведом, охотником, фотографом, военным журналистом. И еще с 1930-х — шофером, сменившим после первого фургона, машины, которую звал «Машенькой», аж пять автомобилей. Любил колесить по стране не меньше, чем пешим — по лесу.

Красивый, чернокудрый, похожий на цыгана — его часто рисовали художники. А из-за кудрей чуть не пострадал. В Гражданскую, когда какая-то банда захватила его и хотела расстрелять как еврея (был похож!), он заговорил, и речь его, «певучая, русская спасла…». Говорил потом: «Человек начинается словом и продолжается делом. А природа начинается делом, а кончается словом…»

Ну и приспосабливался, чего уж там… «Делягой» и «приспособленцем» назовет его критик Вяч. Полонский: «дом себе выстроил, живет охотой, на отшибе… Чужд современности в глубокой степени… Но не забывает прежде всего своих интересов. Видя, что до него „добираются“ в журналистике, объявил себя „ударником“. В чем же его ударничество? Заключил договор с „Молодой гвардией“, чтобы ему платили пятьсот рублей в месяц…» Было, было и это… В «Литературке» в 1931 г. напечатал открытое письмо издательству «Молодая гвардия»: «Объявляя себя ударником в области создания детской литературы, я прошу „Молодую гвардию“ до конца пятилетки закрепить меня на производстве детско-юношеской литературы с определенным ежемесячным заработком. Вызываю последовать моему примеру и пойти в детскую литературу писателей: М. Горького, Алексея Толстого, В. Шишкова, А. Чапыгина, Н. Огнева, А. Яковлева, Вс. Иванова…» И ведь «показал язык» — наградили! — получил орден Трудового Красного Знамени. Может, потому часто потом бывал одинок.

Живя уже в этом доме, чувствовал себя Робинзоном: «Только тому приходилось спасаться на необитаемом острове, а нам — среди людоедов». И — не раз думал о самоубийстве. В дневнике уже 1940 г., когда жил в «писательском доме» ( Лаврушинский пер., 12), где «друзей», казалось бы, было навалом, где, наконец, в свои 67 лет женился вторым браком на любимой 41-летней Валерии Лиорко (Лебедевой), вдруг запишет: «Мгновенно пронеслось во мне через все годы одно-единственное желание прихода друга… Страстная жажда такого друга сопровождалась по временам приступами такой отчаянной тоски, что я выходил на улицу совсем как пьяный, в этом состоянии меня тянуло нечаянно броситься под трамвай. В лесу во время приступа спешил с охоты домой, чтобы отстранить от себя искушение близости ружья…»