Валентин Коровин - История русской литературы XIX века. Часть 2: 1840-1860 годы

Иронически осмыслены и описаны Леонин, тип по своей роли близкий к романтическому герою, вступающему в конфликт со «светом», князь Щетинин, в котором неожиданно и необъяснимо проснулись хорошие человеческие качества, Наденька – естественное существо, невинное, но вовсе не лишенное, по представлению Сафьева, расчета («Она, – говорит Сафьев Леонину, – будет любить не тебя, которого она не знает, а Щетинина, за которого она боится, и потом, душа моя, Щетинин князь, богат, хорош, человек светский и влюбленный, а ты что?..»). Леонин не столько гоним «светом», сколько сам виноват в своих неудачах. Его увлекает наружный блеск общества, он принимает пустую любовную интригу за настоящее чувство и упускает свое счастье. Совершенно ненужной оказывается и дуэль, в которой герою нечего защищать и некого наказывать. Недаром Сафьев произносит иронический приговор Леонину: «Поезжай себе: ты ни для графини, ни для Щетинина, ни для повестей светских, ни для чего более не нужен…».

Переиначив все ситуации и амплуа героев романтических светских повестей (нескрываемой иронией веет и от намерения бабушки спасти внука и женить его на Наденьке, для чего она срочно прибывает из патриархально-идиллического мира в Петербург как раз в то время, когда Наденька просватана за Щетинина, а внук спешно бежит из Петербурга), Соллогуб высмеял их, сведя все линии повести к благополучному, казалось бы, концу. Но за разоблаченной условностью ситуаций проглядывало драматическое содержание жизни: в «свете» ничто не изменилось и не могло измениться, он остался таким же замкнутым, непроницаемым, в нем не могут найти себя те, кто не хочет к нему приспособиться, или те, кого «свет» отвергает (Наденьку он принял, Леонина изгнал). Беда не в том, что люди живут в «свете» или вне «света», – беда в том, что они обманываются, видят жизнь в искаженном зеркале и потому теряют достоинство, честь, любовь, совершают дурные поступки, которых сами потом стыдятся, и заживо хоронят свою молодость. В «свете» нет романтики и не следует искать в нем столкновения «злодея», целиком зависимого от общественных требований, утратившего индивидуальность, с человеком «естественным» и неподвластным воздействию среды. «В обществе, – объясняет наивная и неопытная Наденька неумелому романтику Леонину, – я уверена, пороки общие, но зато достоинства у каждого человека отдельны и принадлежат ему собственно. Их-то, кажется, должно отыскивать, а не упрекать людей в том, что они живут вместе».

В «Большом свете», имеющем иронический подзаголовок «Повесть в двух танцах», и в других произведениях Соллогуб, вывернув наизнанку ситуации, характеры героев светских повестей романтиков, подверг их критике и, в конечном итоге, «убил» жанр, обнажив условность и книжность идей и положений. Все это свидетельствовало об упадке некогда популярного жанра и скором уходе его с литературной сцены. Так оно и случилось. Однако принципы социально-психологического анализа, сложившиеся в светской повести, не пропали втуне, а были усвоены и развиты в последующей русской прозе. Светская повесть сохранила не только историко-литературный, но и самостоятельный художественно-эстетический интерес. В ее создании участвовали подлинные мастера слова, которые сообщили ей увлекательность, остроту сюжета, глубину, свежесть размышлений, изящество стиля.

В процессе развития романтической прозы 1820-1830-х годов складывается особая жанровая разновидность, которую часто называют бытовой (или нравоописательной) повестью. Ее становление как самостоятельного жанра происходит в сопряжении с предшествующей традицией бытописательства. Истоки этой традиции уходят в петровскую рукописную повесть, демократическую сатиру XVII в., переводную литературу западного происхождения. Сам же термин «бытовая повесть» впервые был употреблен А. Н. Пыпиным по отношению к повестям XVII в. о Савве Грудцыне и Фроле Скобееве.

Начиная с древнерусской литературы, с бытописанием прочно связывалась тенденция «овладения» бытом [38] Душечкина Е. В. Стилистика русской бытовой повести XVII века (Повесть о Фроле Скобееве). Таллинн, 1986. С. 7–8. . Объектом изображения оказывается современная бытовая жизнь, обиходная, повседневная, будничная, с акцентированием в ней характерных деталей, которые заполняют повествование, играя в тексте определенную роль. «Бытовой» элемент закономерно обусловливал демократический характер литературы, так как осмысливался по преимуществу быт среднего сословия: низшего духовенства, купечества, чиновничества, городских низов.

Бытописательство становится приметной чертой массовой беллетристики второй половины XVIII в. [39] См.: Баранов С. Ю. Популярная проза XVIII века. В кн.: Повести разумные и замысловатые. Популярная бытовая проза XVIII века. М., 1989. С. 23. , и происходит это в немалой степени под влиянием европейского плутовского романа: героев окружает и властно опутывает густая сеть мелочных забот и рутинных отношений (В. Левшин. «Досадное пробуждение»), враждебных малейшим проявлениям человеческой души (Неизвестный автор. «Несчастный Никанор, или Приключение жизни российского дворянина Н*****»). Несмотря на это, некоторым героям удается выстоять под давлением порочных и губительных жизненных обстоятельств (М. Чулков. «Пригожая повариха, или Похождение Мартоны»).

Все эти аспекты бытописания в XVIII в. нашли отражение у В. Т. Нарежного. Однако, вследствие своей сосредоточенности на изображении бытовой стороны жизни, он достаточно противоречиво воспринимался современниками. С одной стороны, Нарежного причисляли к «грубым фламандцам» от литературы, с другой, он, по мысли П. А. Вяземского, – «первый и покамест один», кто «схватил» «оконечности живописные» «наших нравов». Способность живописать бытовую сторону жизни в ее мелочах и поэтических проявлениях обнаружилась в повестях: «Бурсак, малороссийская повесть», «Два Ивана, или Страсть к тяжбам», «Гаркуша, малороссийский разбойник», «Российский Жилблаз» и др.

На фоне предшествующей бытописательной традиции особенно отчетливо проявляется своеобразие романтического осмысления быта.

Романтики разделяли сложившееся в литературе представление о быте как о внешней, обыденной стороне человеческой жизни. Однако быт для них не является самоценным эстетическим объектом изображения и, как правило, имеет в романтическом произведении подчинительное значение: быт выступает преимущественно «как материал оценочный» [40] Гуковский ГА. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957. С. 145. .

Ассоциируя быт с исключительно отрицательной формой бытия, романтики с помощью воссоздаваемых ими бытовых реалий, картин, образов выражали свое непосредственное отношение к окружающей действительности как к миру порочному. Здесь русская бытописательная литература сохраняла ощутимую связь с традицией дидактико-сатирического бытописания XVIII в. сориентированного на воссоздание пороков, «странностей» и аномалий общества [41] Вацуро В. Э. От бытописания к поэзии действительности. В кн.: Русская повесть XIX века. Л., 1973. С. 203. . Однако быт у романтиков выступал и в прямо противоположной оценочной тональности.