Константин Сотонин - Сократ. Введение в косметику

2)дружбы нет, если один из них не любит другого;

3)друг тот, кто любит;

4)друг не тот, кто любит, а тот, кто любим; затем, в беседе с Лисидом:

1)дружба возможна лишь между добрыми людьми;

2)добрый ни в чём не нуждается, значит не нуждается и в дружбе;

3)дружба возможна лишь со стороны «ни доброго, ни злого» в отношении к другому;

4)дружба возможна и между злыми. Таких примеров у Платона можно найти значительное количество. И если софистами называли тех, которые и сами умели и других учили говорить и за, и против одного и того же положения, то разве возможно допустить, что лица, часто слушавшие беседы Сократа, не научились этому искусству и не становились софистами? Разве Платон не у Сократа научился этой софистике? И разве не тому же учился Фидиппид у Аристофановского Сократа? Дело не в том, конечно, в каких целях используется это искусство или в каких целях Сократ обучал ему. Такого рода умения можно было использовать в своекорыстных целях во вред другим (и сам Сократ, по крайней мере, платоновский, при случае, как мы видели в «Апологии», воспользовался своим искусством своекорыстно), – и этого достаточно для того, чтобы Сократа с полной основательностью могли обвинять в развращении юношества, в обучении неправое дело превращать в правое.

Если диалектику понимать как строго научный метод исследования определённого вопроса, чуждый какой бы то ни было хитрости и использования слабых сторон собеседника, причём исследование ведётся в беседе только потому, что эта форма удобна как коллективное исследование и как метод обучения; если диалектика отличается этим от эристики, для которой характерны некоторые предвзятые точки зрения и намерения одного из собеседников, – то беседы Сократабезусловно придётся признать не диалектическими, а эристическими. С хитростью, как с одной из существенных черт эристики Сократа, нам ещё придётся встретиться.

Но Сократ – не только практик софистического красноречия; он также и отличный теоретик его и прекрасный преподаватель теории; однако сущность работы Сократа в области теории софистической риторики сможет стать для нас ясной только по рассмотрении основ его этического релятивизма.

Не приходится долго доказывать, что Сократ разделяет с софистами их исходную антропоцентрическую позицию и вместе с ними борется против старых философских течений, уделяющих человеку ничтожное внимание в сравнении с другими вещами. В этом отношении Сократ – один из наиболее ярких представителей своего практического века; если Аристофан погрешил в чём-нибудь в отношении к Сократу, так это главным образом в изображении его оторванным от земли умствователем. Наоборот, Сократа интересовала сама по себе только земля, на земле только человек, и в человеке только его реальная, практическая жизнь; утверждение Цицерона, что Сократ первый свёл философию с неба на землю, показывает, что Сократ уже в древности представлялся даже большим антропоцентристом, чем софисты. И если не словом, то делом Сократ на каждом шагу доказывал, что человекесть мера всех вещей, существующих, поскольку существует он; несомненно, также и словом, – что человек – единственная самоценность, в отношении к которой только и могут оцениваться все вещи, что наука и обучение ей имеют смысл только постольку, поскольку они раскрывают новые ценности для практического человека. Уже из полушутливого объяснения Сократом, почему он не выходит за городские стены: «я ведь человек любознательный. Поля и деревья ничему меня учить не хотят, а в городе-то – люди» («Федр» Платона 230 D ), – ясно исключительное сосредоточение интересов Сократа (не Платона, несмотря на позднее происхождение диалога!) на человеке. Прямые указания на сознательный антропоцентризм Сократа даёт Ксенофонт: «Сам он рассуждал только об относящемся к человеку ( περὶ τῶν ἀνθρωπείων )» ( I. 1.16 ); отвергая занятия природой вещей, небесными явлениями и т. п. и показывая смешными занимающихся этим, Сократ интересовался, занимаются ли они этим после того, как сочтут себя достаточно знающими относящееся к человеку, или же они думают, что делают дело, пренебрегая относящимся к человеку и занимаясь божественным ( I. 1.12 ). Только как обоснованием антропоцентризма следует пониматьи, видимо, часто повторявшиеся Сократом слова , что единственная его задача – познать самого себя; в «Федре» антропоцентрический смысл этого желания Сократа особенно явственен: отвергая занятия мифологией и, кажется, естественными нау ками, поскольку они хотели бы раскрыть действительные процессы в природе, символизируемые тем или другим мифом, Сократ говорит: « У меня на всё это досуга совсем нет… я всё ещё не могу… познать самого себя; и смешным мне представляется, не усвоив этого, заниматься исследованием всего второстепенного » ( 229 Е ). Вполне очевидно, что Сократ в действительности занимался не познанием самого себя, – для этого была бы совершенно нецелесообразной его постоянная форма «исследований» – беседа с другими на ихтемы; но очевиден и серьёзный смысл этого утверждения Сократа – смысл углубления и продолжения антропоцентризма софистов как методологической предпосылки науки и философии: я уже отмечал, что антропоцентризм привёл софистов к разработке психологии как фундамента философии; но из всех софистов Сократ наиболее отчётливо осознал необходимость построения философии, науки о благе, на фундаменте психологии, науки о стремящейся к благу личности, и требование Сократа: «познай самого себя» есть метрическое свидетельство о рождении психологии, новый сознательный шаг в антропоцентрической реформе философии. Что Сократа интересует самопознание не само по себе, не из теоретических побуждений, а исключительно как средство для построения практической жизни, ясно уже из того, что он от всякогочеловека требует самопознания: антропоцентризм у Сократатак же тесно сплетается с утилитаризмом, как и у всех софистов; полезность для неготак же является единственным критерием ценности науки и знания, а вместе с тем и обучения; больше того, для Сократа знание всегда есть умение использовать для себя или для других то, что познано: «Сократ интересовался, надеются ли люди, исследующие божественное, выяснивши, что и по каким причинам происходит, сделать, когда пожелают, ветер, дождь, времена года, если нуждаются в этом, подобно тому, как изучающие относящееся к человеку надеются по изучении делать то, чему они научились, и для себя и для других, если того пожелают, или они (первые) на это не надеются, а им достаточно только знать» (Ксенофонт. Воспоминания. I. 1.15 ), – здесь Сократ если и не отрицает возможность знания без умения, то всё же относится к нему очень иронически, считая смешным знание как самоцель. В «Воспоминаниях» IV. 7 Сократ советует изучать различные науки, но только в пределах их полезности, и не заходить в область бесполезных умствований. Также и у Платона полезность для Сократа несомненный критерий знания, и знание отожествляется с умением (см. «Лисид» 210 В : «в чём мы разумны, от того мы станем получать пользу»; также «Протагор» 313 Е‑314 Б, 318 В ; «Хармид» и др).