Константин Сотонин - Сократ. Введение в косметику

Мы уже видели, насколько прекрасно Сократ владеет техникой софистического построения речей, если понимать под таковым построение не в целях дать строго научное, серьёзное представление о рассматриваемом предмете, а в своекорыстных целях убедить слушателей и собеседников в своей правоте, независимо от того, считает ли говорящий правильным или неправильным защищаемое положение; насколько свойственно было Сократу пользоваться в своей практике такой софистической техникой, – это мы уже видели. Но Сократ не былв этом отношении подражателем софистов, он не заимствовал у них отдельных их приёмов. Нет, сам он – один из родоначальников софистической риторики, разрабатывающий,наряду с Протагором и Горгием и почти независимо от них, основные приёмы софистического доказательства любого положения, внёсший большой вклад в теорию софистической риторики, – а она и до сих пор постоянно употребляется.

Сам Сократ, у Платона, неоднократно называет своим учителем софиста Продика в деле различения близких по смыслу слов. Это искусство Продика Сократ усвоил прекрасно и, как мы уже видели в анализе «Апологии» и как можно было бы показать на примерах из других сочинений Платона, очень ловко использует его в софистической своей практике, зная, что слушатели и собеседники не уловят такой тонкости; на неспособности собеседников достаточно точно различать смысл близких друг к другу по значению слов строится очень часто и изобличение Сократом невежества собеседников; в направлении выработки такого умения у учеников развивается и значительная часть педагогической практики Сократа. И завершением развития искусства Продика является Сократово осознание соподчинённых понятий, которые и нуждаются особенно в различении, а отсюда открытие общих понятий вообще и их определений. Это открытие Сократа, значение которого выходит, конечно, далеко за пределы нужд одной только софистической риторики, было всё же, у Сократа, тесно связано с развитием риторики, с выработкой техники словесноговыражения своих мыслей. Ведя в дальнейшем к возникновению логики, это открытие как будто в корне подрывало всякую софистику; но с другой стороны, особенно на первых порах, когда открытие Сократа было ещё совершенно чуждо широкой публике, оно же давало в руки софистам новое очень ценное оружие, и сам Сократ дал массу примеров его софистического использования. Но не это открытие общих понятий, не специфически софистическое и даже не специфически риторическое, лишь побочно полезное для софистической риторики как логический фундамент для риторики вообще, – составляет главный вклад Сократа в теорию софистической риторики; этот вклад имел своей основой тот же фундамент, осознание Сократом того же факта, на котором он строил свою релятивистическую этику и пришёл к требованию самопознания как метода нахождения своего блага; этот фундамент Сократовой теории риторики – факт различия личностей.

Много позднее написания «Апологии», «Менексена» и других сочинений, в которых выявилась софистическая ловкость Сократа, Платон вспомнил, что Сократдействительно прекрасно знал технику построения софистической речи и сам разрабатывалодин из существеннейших моментов теории ораторского (софистического) искусства – вопрос о массовой психологии слушателей и об использовании её оратором. В «Федре» ( 261–273 ) в уста Сократа Платон вкладывает замечательное рассуждение об ораторском искусстве; изложенные здесь мысли Платон освещает как новые, отличные от учений предшествующих Сократу теоретиков риторики, как Тисий, Феодор, Эвен, Горгий, Протагор и все софисты, а также Лисий; может быть, эти мысли были в зачаточном состоянии только у «медоустого Адраста» (вероятно, имеется в виду ритор Антифонт – 269 А ), да в своей ораторской практике Перикл приближается к идеалу оратора, каким он должен быть сообразно развиваемой в «Федре» теории (о Перикле Сократ говорит здесь: «Кажется, Перикл … достиг наивысшего совершенства в риторическом искусстве» – 269 Е ; см. также 270 А ). Таким образом, эта теория может принадлежать только или Сократу, или самому Платону; и вопрос об её авторстве без большого труда решается в пользу Сократа на основании её содержания, если отбросить безусловно Платоновские элементы (учение об идеях), которыми дополнена теория и без которых она ничего не теряет; в этом очищенном от идеалистических дополнений виде мы и изложим теорию, перейдя затем к вопросу об её «авторе».

Наиболее частое практическое использование риторики в V веке имело место в суде, и особенно в этом направлении развивалось софистическое искусство. Но «в суде вообще никто нисколько не заботится в каждом данном случае об истине, а заботится только об убедительности речи. Поэтому желающий говорить искусно должен обращать внимание главным образом на правдоподобие. В обвинительных и защитительных речах иногда даже не следует говорить о самих деяниях, если деяния эти стоят в противоречии с справедливостью, но только о правдоподобном. Вообще, оратор должен искать правдоподобия, зачастую сказав истине: прости» ( 272 Е ). Это говорится с намёком, что так думают другие, – но так закруглённо, как выразил здесь задачу софистической риторики Сократ, едва ли другие софисты выражали, по крайней мере, в письменной форме. Впрочем, для Сократа риторика имеет более широкую область, чем только судебные речи; это – «искусство касательно всего, о чём говорят, такое искусство, при помощи которого всякий будет в состоянии всё, что возможно, уподоблять всему, чему возможно, и выводить на свет другого, если он прячется за делаемые им уподобления» ( 261 Е ) – здесь уже вполне явно риторика отожествляется с тем искусством бесед, в которых несравнимо искусен был сам Сократ, и он выдвигает в своём определении риторики именно ту сторону, которую развил он сам и в которой, как он знал, никто не был так силён, как он, – игру на уподоблениях, на близости смысла двух слов. Пусть Сократ относит тотчас же своё определение к риторике софистов, открещиваясь от неё: «ведь я, по крайней мере, вовсе не причастен к искусству красноречия» ( 262 D ), пусть он затуманил этим голову даже Платона, – мы-то теперь прекрасно видим, что Сократ хочет излагать своютеорию риторики, и эта риторика – искусство обманывать , как он тут же заявляет, развивая тонкую теорию техники обмана: указанную игру на уподоблениях, обман с помощью этих уподоблений, приведение слушателей таким путём к мнению противоположному в сравнении с бывшим у них, – это надо делать незаметно, не делая скачков от утверждения одного положения к утверждению другого, расходящегося с предшествующим, а «помаленьку переходить от одного к другому»: обман бывает скорее в малом, чем в большом различии вещей; поэтому «собирающемуся обмануть другого, а самому в обман не попасться, следует тщательно знать сходство и несходство вещей» ( 262 А ); невозможно « человеку, не знающему свойства каждого из предметов, показывать своё искусство в постепенных переходах, при помощи указания сходства, направляя других каждый раз от существующего к противоположному и самому при этом оставаться незамеченным » ( 262 В ). Как возгордился бы Продик, услышав эти слова, делающие его основателем тончайшей теории софистической риторики: ведь Сократ только развивал его, Продиково, искусство различения слов. Но Продик и все софисты обрадуются ещё более, узнавши, что это ещё только незначительное начало, первое, общее положение риторики, гласящее: оратор может ставить какие угодно цели своей речи, – поучать ли тому, что признаёт он сам, сбивать ли слушателей с толку и обманывать их, – но сам он,во всяком случае, должен обладать точным знанием вещей, с которыми имеет дело; говорящий должен знать «истину о том, о чём он собирается говорить, чтобы сказать – это действительно хорошо и прекрасно» ( 259 Е ; сказать хорошо и прекрасно – это значит только: обмануть других и самому при этом оставаться незамеченным в обмане, хотя Сократ, конечно, не поясняет этого напрямик).