Константин Сотонин - Сократ. Введение в косметику

Очень часто именно зуд дарения (уже обществу в целом или неопределённому кругу лиц, а не отдельным личностям) руководит политическими деятелями, художниками, учёными в их наиболее ценных социальных действиях и, пожалуй, нет другого чувства, которое так важно было бы воспитывать в человеке в целях социальных , как этот зуд дарения: его воспитание должно стать важнейшим предметом социальной педагогики; только на этой почве можно достигнуть устранения постоянного и усиливающегося с ростом культуры конфликта общества и личности: если наибольшей радостью для личности будет радость дарения, то сами собой рушатся причины конфликта между личностью и обществом, так как то, что общество требовало от личности, она будет дарить обществу. Идеальная общественная структура – свободная ассоциация индивидуалистов – практически осуществима только при условии, что в каждом члене ассоциации зуд дарения будет сильнейшим источником радости.

Задача культурных людей заключается в том, чтобы и симпатическое страдание перевести в форму зуда дарения: важно достичь того, чтобы человек дарил данную вещь другому, совершал приятное для другого действие не вследствие своего симпатического страдания, а вследствие зуда дарения: врач может не испытывать страданий при виде страданий больного (и лучше, если он не испытывает их, иначе его нервы быстро износятся), но если врач сознаёт, что он в состоянии устранить страдания больного, то это может быть очень активным зудом дарения, побуждающим врача к лечению, т. е. к освобождению больного от страданий; здесь симпатическое страдание замещено зудом дарения, не менее ценным для общества или для «получающих подарок» личностей и гораздо более ценным для «дарящей» личности. Социальное воспитание симпатического чувства должно быть направлено на то, чтобы страдания других вызывали у воспитываемого не аналогичное страдание, а зуд дарения с перспективой радости от устранения страданий у страдающих. Следует предупредить, впрочем, от смешения этих двух переживаний, от принятия одного за другое, а это легко возможно вследствие того, что «дарение» часто производится не на почве зуда дарения, а на почве симпатического страдания, освобождение от которого возможно только через «подарок»; в этом случае в действительности совершается не подарок, а жертва,а это далеко не одно и то же; в дарении слабый, иногда незаметный зуд замещается сильной радостью,иногда сопровождаясь исчезанием другой, меньшей радости (радости владения вещью, теперь даримой другому); в жертвоприношении сильное страдание замещается более слабым страданием(от потери того, чем жертвуют), с некоторым участием радости от ослабления первого страдания. Жертвоприношение – признак культивирующегося, для которого есть очень большие ценности – жертвуемое; но культурный никогда не приносит жертву, – он может только дарить, потому что для него не существует таких больших ценностей, потеря которых была бы для него источником сильных страданий и добровольный отказ от которых в пользу другого был бы для него жертвой.

Отказ от чего бы то ни было для культурного не сопровождается страданием, а отказ в пользу или в радость другого сопровождается интенсивной радостью.Этим определяются формы взаимоотношений культурных друг с другом и формы их отношения к культивирующимся. О первом мы не будем говорить здесь, так как в настоящее время культурных ещё настолько мало, что их встреча – редкая случайность; но вопрос об отношении культурных к культивирующимся представляет большой интерес.

Люди очень редко умеют дарить и принимать подарок: в подарке они видят или жертву, или уплату долга, или отдачу в долг негодного хлама с надеждой на прибыль (ожидаемый обратный подарок), или, наконец, подачку благодетеля нищему с ожиданием и даже требованием благодарности в качестве обратного подарка. Большинству чужд зуд дарения, неизвестна и непонятна радость, возникающая в самом процессе доставления радости другому; самое большее, что понимают люди, это желание одного радующегося сделать участниками своей радости других; дарение в форме безвозмездного отказа очень редко между людьми, и когда оно встречается, люди начинают подозревать какую-то хитрость, своекорыстный замысел со стороны дарящего; в крайнем случае – они клеймят его словом «легкомысленный». Но для культурного это название приемлемо: он действительно мыслит обо всём «легко», не слишком напрягаясь, не слишком рассчитывая, потому что он заранее знает: слишком рассчитывать стоило бы, если бы дело шло о золотых горах, о россыпях алмазов; но алмазов не существует, поэтому обо всём можно мыслить довольно легко – как о стёклах; поэтому же всё можно подарить; а так как в нём активен зуд дарения, то он и дарит «легкомысленно» даже наибольшие свои ценности, признаваемые большинством за алмазы, никоим образом не подлежащие дарению, а только продаже. Но культурный знает, что одно и то же стекло, будучи подарено культивирующемуся, доставит ему радость, если будет сочтено им за алмаз, и не доставит радости, если будет подарено как стекло. Что же делать! Пока люди не научились радоваться стёклам, зная, что это стёкла, – культурный принуждён, ради радости самих же людей, выдавать стёкла за алмазы, свой подарок – за жертву или куплю-продажу; он принуждён среди слепых играть роль слепого; ради счастья людей он должен стать актёром в жизни, он должен театрализовать жизнь.

Вскоре по опубликовании своей «Идеи философской клиники» я с большим удовлетворением натолкнулся на незадолго перед тем опубликованную пьесу Н. Н. Евреинова «Самое главное», увидев в ней проповедь той же идеи лечения недовольств, однако лечения существенно иным методом, частично практиковавшимся мной, но детальной разработки которого я не производил (см. о «диете лжи» в «Идее философской клиники», стр. 42); этот разработанный Н. Н. Евреиновым метод – театрализация жизни – должен стать действительно одним из важнейших методов философского лечения и быть наиболее типичной формой отношения культурных к культивирующимся. Актёр и режиссёр жизни Параклет (советник, помощник, утешитель), выступающий в пьесе в разных «личинах» – гадалки, доктора Фреголи, Шмита, монаха, арлекина, – это наиболее культурный человек во всей мировой художественной литературе, чуждый всего святого и полный зуда дарения; сущность театрализации жизни и дарения как метода лечении от недовольств, Н. Н. Евреинов формулирует в следующих словах д-ра Фреголи, набирающего труппу для театра жизни:

Я… рядом с официальным театром, как лабораторией иллюзий, ратую и за театр неофициальный, как за рынок сбыта этих иллюзий, театр ещё более нуждающийся в реформах по организации, ибо он – сама Жизнь, Жизнь, где иллюзия нужна не меньше, чем на этих подмостках, и где, раз мы не в силах дать счастье обездоленным, мы должны дать хотя б его иллюзию. Это самое главное. Я сам актёр, но моё поприще не сцена театра, а сцена жизни, куда я призываю и вас, мастеров в искусстве творчества спасительных иллюзий. Всем сердцем верю в миссию актёра, сходящего с этих подмостков в кромешную тьму жизни во всеоружии своего искусства! Ибо моё искреннее убеждение, что мир преобразится чрез актёра и его волшебное искусство»; и дальше директор театра поясняет эти мысли: «Существуют несчастные, которым никакой социализм не поможет, потому что им недостаёт того, что дороже, всяких материальных благ: таланта, красоты, силы духовной здоровья, юности и т. п. Живёт, допустим, старичок одинокий, жалкий, никому ненужный. Идти в богадельню, т. е. «сдать себя в архив», ещё не хочется, а так жить, без друзей, без близких, тоже не бог весть как сладко. Вот доктор Фреголи и приглашает вас, как опытных актёров, завести знакомство с подобным несчастным, прикинуться его приятелем и скрасить своей дружбой остатки его дней… Или, например, заставьте себя притвориться влюблённым в какую-нибудь дурнушку, на которую, что называется, «никто не польстится»… Кому это трудно, может посвятить своё искусство другому, например, больным детям, брошенным их здоровыми сверстниками. Оденьтесь – говорит доктор Фреголи – клоунами, паяцами, полишинелями и отдайтесь в руки бедняжек, как живые игрушки [29] Евреинов Н.Н. Цит. соч. С. 61. .