Людвиг Витгенштейн - Философские исследования [litres]

Если я говорю, что узнал по внутренним часам, – это картина, и единственным, что ей соответствует, будет факт, что я назвал такое-то время. А цель картины состоит в том, чтобы приравнять этот случай другому. Я отказываюсь признавать тут два различных случая.

608. Идея неуловимости психического состояния при определении времени весьма важна. Почему оно неуловимо? Не потому ли, что мы отказываемся признавать то, что уловимо в нашем состоянии, частью некоего состояния, которое постулируем?

609. Описание атмосферы – особое применение языка для особых целей.

((Истолкование «понимания» как атмосферы, как психического акта. Можно создать атмосферу для всего. «Неописуемый характер».))

610. Опиши аромат кофе. – Почему этого нельзя сделать? Мы испытываем недостаток в словах? И для чего не хватает слов? – Но как возникает мысль, что подобное описание все же возможно? Ты когда-либо ощущал нехватку подобного описания? Попробовал ли ты описать аромат и не преуспел?

((Я хотел бы сказать: «Эти заметки сообщают нечто великолепное, но не знаю, что именно». Эти заметки – выразительный жест, но я не могу подставить к ним что-либо, что послужит объяснением. Суровый кивок. Джеймс: «Наш лексикон неадекватен». Так почему мы не примем новый? Что должно стать поводом, чтобы мы это сделали?))

611. «Воля – тоже просто опыт» – так могут сказать («воля» тоже есть лишь «идея»). Она приходит, когда приходит, и я не способен ее вызвать.

Не способен вызвать? – Как что? И что я могу вызвать? С чем я сравниваю волю, когда говорю так?

612. Я не должен говорить о движениях моей руки, например: они возникают, когда возникают, и т. д. И это область, в которой мы осмысленно говорим, что нечто не просто происходит с нами, но что мы это делаем. «Мне не нужно ждать, пока моя рука поднимется, – я могу ее поднять». И тут я противопоставляю движение своей руки, скажем, тому факту, что сильное сердцебиение у меня утихает.

613. В смысле, в котором я могу вызвать что-либо (к примеру, боль в желудке из-за переедания), я могу также вызвать акт воли. В этом смысле я вызываю акт воли, прыгая в воду, чтобы поплавать. Несомненно, я пытался сказать: я не могу волить волю; то есть не имеет никакого смысла говорить о намерении намерения. «Воля» – не имя какого-либо действия и не имя какого-либо произвольного акта. И употребление неправильного выражения проистекает из нашего желания считать воление непосредственным беспричинным вызыванием. Вводящая в заблуждение аналогия лежит в основе этого представления; причинная связь кажется установленной неким механизмом, соединяющим две части машины. Связь можно разрушить, если сломать механизм. (Мы думаем лишь о поломках, обычно свойственных механизмам, а не, скажем, о внезапном размягчении зубчатых колес или о том, что они протыкают друг друга, и так далее.)

614. Когда я поднимаю руку «произвольно», то не пользуюсь никаким инструментом, чтобы вызвать это движение. Моя воля тоже не является таким инструментом.

615. «Воля, если это не своего рода желание, должна быть действием сама по себе. Ей не позволено останавливаться на подступах к действию». Если она действие, тогда это так в обычном смысле слова; то есть письмо, ходьба, поднимание предметов, воображение чего-либо. Но она и проба, попытка, приложение усилий – говорить, писать, поднимать, воображать что-либо и т. д.

616. Когда я поднимаю руку, то не желаю, чтобы она поднялась. Произвольное действие исключает это желание. Но вправду возможно сказать: «Я надеюсь, что нарисую круг безупречно». Это призвано выразить желание, чтобы рука двигалась таким-то и таким-то образом.

617. Если мы скрещиваем пальцы особым способом, то порой неспособны пошевелить конкретным пальцем, когда нас просят это сделать, лишь указывая на палец – просто указывая взглядом. Если же нашего пальца коснутся, мы можем им пошевелить. Можно было бы описать этот опыт так: мы неспособны своевольно двигать пальцем. И этот случай сильно отличается от того, в котором мы не в состоянии пошевелить пальцем, потому что кто-то, скажем, его держит. Теперь возникает желание описать первый случай так: нельзя найти точку приложения воли, пока к пальцу не притронутся. Лишь с прикосновением к пальцу воля узнает, что пора действовать. – Но этот вид выражения вводит в заблуждение. Можно было бы сказать: «Откуда я узнаю, где применить волю, если ощущение не показывает место?» Но откуда становится известно, куда направить волю, когда ощущение имеется?

В нашем случае палец как бы парализован, пока мы не ощутили прикосновение к нему; это показывает опыт; такое нельзя заметить априорно.

618. Представляешь субъекта воли как нечто, лишенное массы (инерции); как двигатель, в котором нет инерции, подлежащей преодолению. Значит, это лишь движитель, а не движимое. То есть можно сказать: «Я стремлюсь, но мое тело не повинуется мне» – но нельзя: «Моя воля не повинуется мне» (Августин).

Но в смысле, в котором я не могу не намереваться, я не могу и пытаться намереваться.

619. И можно сказать: «Я всегда могу намереваться лишь постольку, поскольку я никогда не пытаюсь намереваться».

620. Деяние само по себе, кажется, не обладает опытом. Оно выглядит как бы непротяженной точкой, острием иглы. И этот острие будто бы и является тем, кто действует. А все явления, происходящие в мире, суть лишь следствия этого действия. Слова «Я делаю» словно имеют определенный смысл отдельно от всего опыта.

621. Давай не забывать: когда «я поднимаю руку», моя рука поднимается. И возникает проблема: что останется, если отделить тот факт, что моя рука поднимается, от факта, что я поднимаю руку?

((Кинестетические ощущения – тоже воля?))

622. Когда поднимаю руку, я обычно не пытаюсь ее поднять.

623. «Любой ценой я попаду в тот дом». – Но если никаких препятствий нет, могу ли я попытаться любой ценой попасть в дом?

624. В лаборатории, пораженный электрическим током, например, кто-то говорит с закрытыми глазами: «Я двигаю рукой вверх и вниз» – хотя его рука не перемещается. «Значит, – говорим мы, – у него особое ощущение такого движения». – Подвигай рукой туда и сюда, прикрыв глаза. А теперь попробуй, продолжая это делать, сказать себе, что твоя рука остается неподвижной и что ты лишь испытываешь непривычные ощущения в мышцах и суставах!

625. «Откуда ты знаешь, что поднял руку?» – «Я это чувствую». Значит, ты узнаешь чувство? И ты уверен, что опознал его верно? – Ты уверен, что поднял руку; разве это не критерий, не мера узнавания?

626. «Когда я дотрагиваюсь до этого предмета палкой, то ощущаю, что прикасаюсь, в кончике палки, а не в руке, которая ее держит». Когда говорят: «Боль не в руке, а в запястье», в результате этого врач исследует именно запястье. Но в чем отличие, скажу ли я, ощущаю твердость предмета кончиком палки или рукой? Значит ли то, что я скажу: «Как если бы на кончике палки у меня были нервные окончания?» В каком смысле это так? – Что ж, я во всяком случае хотел бы сказать: «Я ощущаю твердость и т. д. кончиком палки». И вдобавок к этому, касаясь предмета, я смотрю не на руку, а на кончик палки; свои ощущения описываю такими словами: «Я чувствую что-то твердое и круглое» – не: «Я чувствую давление на кончики большого, среднего и указательного пальца…» Если, например, кто-то спросит меня: «Что ты теперь ощущаешь пальцами, которыми держишь щуп?», я мог бы ответить: «Не знаю – я чувствую что-то твердое и грубое».