Игорь Гарин - Ницше

Как стать сверхчеловеком? Превозмочь человека в себе: человек есть нечто, что должно превозмочь.

Вот тут-то и ошибка: подлинная сверхчеловечность не разглагольствует о себе и не подогревает свою силу увещеваниями — она действует!

Слова… слова… слова… А кто сказал эти:

Мы отнеслись бы с предубеждением к человеку, если бы услышали, что ему нужны особые основания , чтобы оставаться порядочным.

Это сказал Ницше!

В своем отношении к действительности дионисийский человек являет сходство с Гамлетом: оба заглянули в истинную суть вещей, оба познали ее, и с тех пор им претит действовать, ибо их действие ничего не может изменить в вечной сущности вещей: познание убивает действие — чтобы действовать, нужно быть окутанным покрывалом иллюзии…

Вячеслав Иванов затем подытожит: дионисийский человек познал невозможность действием изменить вечную суть вещей.

А что если вся эта исступленная одержимость певца сверхчеловека — травести, эпатаж, вызов? Ведь по натуре Ницше — фрондер, полный сарказма и иронии по отношению к лубочному здоровью и активизму эвримена, к его галопирующему энтузиазму и к его вере в свои одноцветные дали. Не издевался ли он над нами? Вот была бы шутка!

Тяга к исключительному, невиданному, диковинному — признак незрелости, слабости, инфантильности духа. Величие раскрывается не в великом, а в повседневном. Когда великолепие сверхчеловеческого обращается в манию, где уж тут до травестии? (О чем я говорю? Чего требую? — безучастия, спокойствия, гессеанского олимпийства? Я — спокойствия? Но можно ли создать великое, оставаясь невозмутимым? Ведь мы не Олимпийцы из Веймара!..)

Во мне нет ничего напоминающего основателя религии. Религия — дело черни.

Нет, есть! Он — типичный, ярко выраженный, талантливый евангелист, идеолог, фанатик собственной религии и ее поэт, собравший под своими хоругвями еще какое воинство! Даже его эстетизм, «философия как искусство» — ангажированы, даже его экстатическое ясновидение служит мессианству. Ведь религия, даже самая изуверская, обязательно страстна и самозабвенна, бескомпромиссна и непримирима, заразительна и общедоступна.

Разве его — не такова?

Если изучать духовное развитие Ницше с естественнонаучной, медицинской точки зрения, то здесь можно увидеть процесс паралитического растормаживания и перерождения различных функций, иначе говоря — процесс подъема от уровня нормальной одаренности в холодную сферу кошмарного гротеска, смертоносного познания и нравственного одиночества, к тем высотам страшного проникновения в сущность вещей, когда человек преступает дозволенные границы; нежной и доброй натуре Ницше было в высшей степени свойственно сострадание к людям, для такого «преступления» он вовсе не был создан от природы, а разве что, подобно Гамлету, призван обстоятельствами.

Что жило в тех глубинах его сознания, которые он не обнажал?

Что служило столь мощным источником духовного подъема?

Апокалипсис безнадежности, будь то пессимизм Леопарди или оптимизм Ницше, имеет один корень: глубокое недовольство существующим, безоглядное отрицание, страстную тягу к высоким жизненным и духовным нормам. Не биологический аристократизм, а духовная ориентация на человечность у столь несхожих Киркегора, Эмерсона, Ницше, Ибсена, Джойса.

Питающей средой Мифотворца было предощущение омассовления, тоталитаризма, кризиса культуры, прогресса бездуховности и фарисейства, грядущего торжества скотской компоненты человеческого.

Раз мир не имеет ни цели, ни смысла, попытки приписать ему изначальную значительность обречены на провал. Раз нет цели, каждый себе цель. Раз старое погибает, а новое никуда не годится, необходимо сверхновое, и вот, дабы обуздать бытие, несвоевременный философ сулит миру спасение — сверхчеловека.

Мистическое учение о господах земли — всего лишь мост от античного культа героя к «гармонической личности». Шаткий мост, вступать на который опасно, — он висит над бездной. Герой, повелитель, варвар, насильник, экспериментатор, созидатель, игрок, гегемон, убийца — вот гармония!

Главная идея «Рождения трагедии» — эстетическое оправдание бытия: только красота оправдывает мир, жизнь же всегда остается неправой. Вечную рану существования можно залечить лишь силой духа, трагическое ощущение — страстным желанием прекрасного. Как говорится в «Веселой науке»? — «Мы, эстетики высшего ранга, не можем обойтись без порока, мучений души и заблуждений».

Страдая от несправедливости и зла мира, он страстно стремился к чистоте. За его волюнтаризмом кроется тяга к красоте человека и трагическое ощущение ее дефицита. За гипертрофией зла — как и у Бодлера — правдивость и понимание невозможности победить зло добром, потому, в частности, что они неотделимы. За сверхчеловеком — строжайшая нравственная дисциплина.

Провозвестник фельетонической эпохи измельчания, он скорбил о героических временах «Божественной комедии» и готики, Моцарта и Баха, кватроченто и барокко. Ницше восхищался творениями Леонардо, Рафаэля и Микеланджело, его содрогал Шекспир, которому он многократно уподоблял Бетховена. Он был крайне чуток к художникам, отвергнутым их средой. Клейст и «дивный» Гёльдерлин близки ему духом протеста, Гейне — жизнелюбием. Вслед за гуманистами Возрождения он мечтал о совершенном человеке. И сверхчеловек его — симбиоз гения, страдания и красоты. Противопоставление расы духовной аристократии толстокожей массе расы демократической — реакция на бездуховность филистерства.

Истоки сверхчеловека: презрение к каторжникам наживы, к духу торгашества, вызов бюрократии, казарме, ранжиру.

Что велико в человеке, это — то, что он мост, а не цель; что можно любить в человеке, это то, что он — переход и гибель.

Мифотворчество — непрерывный поиск истины, причины падения человека, и неистовая жажда спасения. Сверхчеловек — плод исканий, рожденный страданием. Отсюда: «Здесь лучше, потому что здесь больше страдают».

Переоценка всех ценностей должна быть непрерывной, единственный источник прогресса — движение. Остановка даже на самой глубокой, самой привлекательной, самой гуманной идее — начало вырождения.

Осознание бесцельности бытия уже есть ценность, вложенная им в сверхчеловека.

А может быть, сверхчеловек — вовсе не фантазия, не бред, не эпатаж, не травестия а, наоборот, глубочайшая реальность, к которой он прикоснулся? Может быть, начало нового витка эволюции — духовной?

Главный вопрос, который волновал Ницше: что может человек? Его ужасала мысль, что человек сам погребает себя, успокаиваясь и довольствуясь данным. «Человек, который желает, но не действует, является очагом заразы», — вопил в нем анти-Плотин.