Виталий Глущенко - Рождение человечества [Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования] [litres]

Итак, мы увидели, как характерная для приматов эволюционная линия параллельного развития имитативного рефлекса и лабильности нервной системы у нашего предкового вида достигла в норме предела, а у неоантропа, благодаря его гипертрофированной верхней лобной доле, перехлестнула через предел, позволив развиться податливости на интердикцию. Сверхлабильность и гиперимитативность функционально превратились в свои противоположности: на изменения дифференцировки, которые адекватно было проигнорировать, сверхлабильная нервная система стала реагировать, и это вело ее к «трудному состоянию», а резкие переключения гиперимитативности с торможения на возбуждение и наоборот стали провоцировать «закольцовывание» ее деятельности, персеверацию, или, другими словами, вызывать навязчивое состояние – первейший признак невроза.

Такая норма, совершенно ясно, биологически невыгодна своему носителю, но значит, что в момент ее формирования она была выгодна кому-то другому. Этим другим был предковый вид неоантропа – палеоантроп, отличающийся от своего дочернего подвида именно неподатливостью на интердикцию, «неконтактностью», «невнушаемостью», т. е. способностью избегать невроза в ситуациях, в которых для неоантропа невроз был неизбежен. Естественно, что палеоантроп извлекал из внутривидовых отношений с неоантропом для себя биологическую выгоду, и это делало существование последнего в природе невозможным, не просто подвигая его к ускоренной дивергенции, но и одновременно выталкивая в совершенно новую форму существования – социум . При этом процесс социализации мог быть связан только с развитием того самого качества, которое препятствовало существованию в природе – качества «внушаемости», податливости на интердикцию.

В завершение главы хочется сказать несколько слов об «обратном» влиянии дивергенции на предковый вид. Свой богатырский лоб неоантроп приобрёл взамен не менее богатырского затылка: эволюция головного мозга шла по пути увеличения его главным образом за счёт затылочных долей, и у нашего предкового вида достигла на этом пути пика. Затылочная кора отвечает за сложные формы пространственного анализа и синтеза, прежде всего, зрительных сигналов, при этом мало затрагивая остроту зрения 165 165 Лурия А.Р. Высшие корковые функции человека… С. 114–115. . Если говорить о человеке, то, например, один из больных, наблюдаемых А. Р. Лурией, – с нормальным зрением, но поврежденными затылочными долями, – «не мог поставить точку в центре круга или обвести фигуру; при взгляде, направленном на кончик карандаша, фигура, на которую он смотрел, исчезала, и он не мог оптически координировать свое движение; по этой же причине он не мог писать соблюдая строку или рисовать сложные фигуры» 166 166 Там же, с. 123. . Помимо нарушения ориентированных (асимметричных) пространственных синтезов (в частности «симультанного синтеза»), у таких больных можно наблюдать распад сложных форм ориентировки в пространстве, нарушения в понимании специфических логико-грамматических конструкций, отсылающих к пространственному синтезу и ориентировке в пространстве, а также синдром «акалькулии» – распад системы математических отношений и разрядного строения числа, который, если помнить об историческом происхождении всей математики из геометрии, т. е. из пространственных отношений, не удивителен.

У поздних троглодитид, у которых затылочные отделы мозга заметно массивнее человеческих, можно предполагать более тонкий и точный анализ и синтез зрительных сигналов (формы, цвета и т.д.), большую селективность, более сложные дифференцировки, в связи с чем от них логично ожидать форм ориентации в пространстве, недоступных для Homo sapiens, такого топологически выверенного «взаимодействия» со средой, которое так же недоступно всем другим ценологически связанным с ними видам, как животным недоступны человеческие формы поведения, развившиеся благодаря постоянному нахождению центральной нервной системы Homo sapiens в «ультрапарадоксальном состоянии». Не будет ничего сверхъестественного в допущении у палеоантропа рефлекторной способности учитывать окружающие его цвета и формы, игру света и тени, углы и уровни освещения и, занимая среди всего этого наиболее благоприятное пространственное положение, становиться «невидимым», т. е. сливаться с фоном до полной неразличимости – на манер того, как это делают в другой среде осьминоги и прочие головоногие. Вполне возможно, что это такие способности, которые нам трудно даже предположить. Поршнев писал, что за перестройку мозга «в единстве с генезисом второй сигнальной системы» человек «расплатился утратой немалой части затылочной (в основном – зрительной) доли; можно предположить, что мы тем самым лишились принадлежавшей неандертальцам способности хорошо и видеть, и передвигаться в полутьме, замечать малейшие помехи и опоры для локомоции и т. д.» 167 167 Поршнев Б.Ф . О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). С. 439. . Кто знает, что скрывается за этим осторожным «и т. д.»?

Мы вынуждены быть менее осторожны в своих предположениях в связи с необходимостью решения одной задачи, которую Поршнев в своем исследовании обошел, а, возможно, и не заметил. До сих пор наши рассуждения о формировании интердиктивной «подкладки» в центральной нервной системе человека были достаточно абстрактны – в том смысле, что в них мы не касались первоначального источника постоянного интердиктивного воздействия, под давлением которого она формировалась. Между тем, для Поршнева было совершенно понятно, что этим источником был палеоантроп. Так, объясняя ускоренные темпы дивергенции неоантропа и палеоантропа, он высказывается о желательности «отличить от бессознательного и методического искусственного отбора [двух форм искусственного отбора, выделенных Дарвином]… еще более низкую форму искусственного отбора, вполне стихийного, которая сама лежит как бы на грани естественного отбора и искусственного отбора» 168 168 Там же, с. 390. . Другими словами, по мнению Поршнева, с которым у нас нет оснований спорить, палеоантроп был отнюдь не пассивным выгодополучателем от биологически невыгодного для самого неоантропа приобретения в виде гипертрофированных лобных долей и связанной с этим податливостью на интердикцию, наоборот, он активно способствовал развитию этого будущего видового признака неоантропа. Изгнание «большелобых» из поначалу единой популяции (обволошенные палеоантропы могли изгонять голых неоантропов так же, как это делают многие виды в отношении своих альбиносов) создало стартовую площадку для дивергенции, а параллельное использование палеоантропами податливости неоантропов на интердикцию – необходимую пружину для ускорения дивергенции.