Петер Слотердайк - Солнце и смерть. Диалогические исследования

Если не иметь опирающегося на культурологические исследования понятия о расточительности, никогда не понять, к примеру, почему зависимые работники в крестьянских обществах проматывают в течение одного-двух дней во время пьяных праздников все деньги, заработанные долгим и тяжким трудом. Ведь совершенно ясно, что они из-за этого становятся крайне несвободными и остаются в крепостной зависимости. Однако такое расточительство на какой-то момент дает свободу и независимость. Таким образом люди выражают свой протест против роли раба и ненадолго обретают позицию господина.

Здесь есть множество оттенков, нюансов и переходов – в том, что касается связи расточительства и свободы, и на них, в общем, не обращают достаточного внимания. В своем исследовании «К этногерменевтике зависимости и неприятия в Третьем мире», которое вышло в свет под названием «Воры, лжецы и лентяи», Ханс Босс на примере мексиканских народов тзотзил (Tzotzil) и цельталь (Zeltal) показал, что в их мире познание свободы достигается только через расточительство, по крайней мере – краткосрочное: эти народы отвергают полное включение в капиталистический способ производства тем, что систематически проматывают все скопленные деньги, устраивая пышные праздники. Эти праздники предполагают наличие специальных должностных лиц, то есть людей, которые пользуются уважением и почетом и которые выступают в роли устроителей и распорядителей праздников, на должном уровне обеспечивая гостеприимство. Эти праздники предполагают раздачу большого количества еды и напитков, расходование немалых средств на музыку и танцы, на все, чего требуют правила игры. Так поддерживается жизнь в противоположно ориентированной культуре; люди сохраняют верность унаследованным культурным обязанностям и действуют в роли актеров во всеохватывающей системе одаривания и получения подарков. Благодаря приносимым дарам обретается престиж, который, в свою очередь, побуждает приносить ответные дары. Тзотзил и цельталь посредством своих кажущихся абсурдными ритуалов расточительства сопротивляются исчезновению внутренних культурных связей, тогда как другие сопоставимые с ними племенные сообщества уже давно затерялись в трущобах больших городов.

Многие культуры, которые внешне приобрели западный вид, в глубине сохраняют традиционные социальные отношения, интегрируя европейские блага на особый лад в традиционный жизненный мир: они придают им сакральный характер, демонетаризируют их и превращают в предметы, вовлекаемые в операции по обеспечению престижа. Товарная функция европейских товаров намеренно уничтожается, они изымаются из денежного оборота, используются для церемониальных целей и, таким образом, интегрируются в структуру ритуала. Здесь перед нами – хорошо продуманные и структурированные формы сопротивления и контркультуры.

П. С.:Несомненно. Я хотел бы добавить: если эта экономика щедрости представляет собой фактор сопротивления обнищанию на пути следования западным образцам, то это происходит потому, что расточение – жест, который творит достоинство, или mana . Это – материал, из которого делается самосознание. Без расточения или праздничного одаривания существует только вульгарная, примитивная экономика. Наверняка и наша культура материального избытка имеет элемент расточительности, который упорно отказываются понимать идеологи экономии, инвестирования, наращивания процентов по вкладам. Но то расточительство, какое вошло у нас в обиход сегодня, уже не имеет ничего общего с благородным способом опровергать бедность и нужду проявлением щедрости. Повседневный габитус расточения энергии крайне вульгарен, в нем нет и следа преодоления того рабства, в которое повергает нас сознание необходимости обеспечивать самосохранение. Непраздничное расточение основывается на аллотехническом габитусе, который предполагает своим условием то, что ты постоянно располагаешь слишком дешевой энергией полезных ископаемых – остатков древней жизни. Эта свобода расточения, однако, возможна только при относительно недолгой конъюнктуре – в то окно времени, которое открыто лишь до тех пор, пока существует сверхпредложение ископаемых горючих веществ. Скоро мы станем свидетелями того, как это окошко будет сужаться, чтобы рано или поздно закрыться совсем. Историкам, которые будут году этак в 2100-м смотреть из будущего на наше время, так и бросится в глаза эта характерная черта эпохи. Они заметят, как характерный отпечаток энергетики ископаемых наложился на всю нашу культуру – вплоть до самого малого ее образца. О нас будут говорить как о людях, которые отапливали Вселенную.

Г. – Ю. Х.:С этого места мне хотелось бы перекинуть мостик к палеонтологии, а именно напоминанием о гипотезе Алистера Харди [279] Алистер Харди (1896–1985) – английский морской биолог, специалист по зоопланктону и морским экосистемам. , исследователя эволюции, который предположил, что люди произошли от какого-то вида человекообразных обезьян Африки. В конце миоцена, за десять-двенадцать миллионов лет до нашего времени, море затопило обширные равнины Северной Африки; выжить тогда можно было только рядом с водой или в воде. В это время, которое наука как-то не жалует своим вниманием, по его мнению, и сформировалась – если мне будет позволено адаптировать Ваше выражение – некая сферологическая основополагающая способность, которая в ходе истории эволюции отошла на дальний план: я имею в виду способность полагаться на окружающую жидкость и позволять ей нести себя. В соответствии с этой концепцией, мы – по причинам, которые определены историей возникновения нашего вида, – выступаем как живые существа, связанные с текучим первоэлементом – как животные водные и береговые. Если эта гипотеза про водную обезьяну корректна, то она обращает наше внимание на проблематичный процесс, который происходит у потомков этого существа, – процесс «приземления», если можно так выразиться.

Я затрагиваю нечто такое, что в буддизме называется четырьмя «основными достойными положениями человека», четырьмя элементарными человеческими состояниями: стояние, ходьба, сидение и лежание. Я хотел бы обратить внимание на приоритет, который мы сегодня отводим сидению и стоянию. Таково и наше мышление, неподвижное, сидячее, стоящее на месте, твердо устанавливающее, констатирующее мышление – мышление, ориентированное на «Gestell» – на то, что твердо установлено и определено [280] Понятие «Gestell» – ключевое в философии М. Хайдеггера, универсальная характеристика всего образа жизни человека в технические времена; образовано от слова «hergestellt» – «промышленно произведено», то есть в соответствии со стандартами. . Не случайно ведь об обладателях университетских кафедр говорят как об обладателях мягких кресел [281] В оригинале игра слов: «Lehrstuhlinhaber» – «обладатель кафедры в университете», то есть профессор (буквально: стула, на котором сидит наставник), и «Lehnstuhlinhaber» – «обладатель уютного кресла», то есть обыватель. – так однажды пошутил Марсель Мосс, потому что он не любил куда-либо ездить. Отсюда и мой вопрос: не обрекает ли нас и в самом деле наша приобретенная в ходе эволюции анатомия на ментально статичное поведение? Неужели наш удел – это «мышление твердой почвы под ногами» («Festlanddenken»), как Кен Уилбер [282] Кен Уилбер (р. 1949) – американский писатель, поставивший своей целью соединить все ценное из психологии, философии, экологии и духовных практик в единую интегральную науку. назвал рациональность, зафиксировавшуюся на материальном, ориентированную на вещи и прикованную к твердой основе? Почему нашей «первой природой» не осталось текучее и невесомо парящее? Почему мы не держимся ближе к воде и почему не подумываем о возвращении к прежним, вероятно, более естественным практикам – так, к примеру, как это делают некоторые женщины, которые рожают в воде?