Фридрих Паульсен - Введение в философию

Таков ход мыслей кантовского рационализма, как он наиболее определенно излагается в Пролегоменах ко всякой будущей метафизике, разъяснительном и защитительном сочинении, появившемся вслед за «Критикой чистого разума». Некоторым образом произведение это наиболее ясно обнаруживает тенденцию кантовского мышления; в нем наиболее резко выступает противоположность по отношению к Юму. Это – результат того приема, который нашла «Критика чистого разума» у немецких современников; им бросались в глаза прежде всего идеалистические и скептические черты «Критики», рационалистическую сторону ее они проглядели. Они заметили в ней только противоположность их собственным мыслям, господствующей школьной философии, а не противоположность юмовскому эмпиризму. Этот последний был даже незнаком им; скептические соображения Юма еще не смутили их в их довольстве рациональной теологией, космологией и психологией Вольфовой системы.

С другой стороны, в этом изложении первоначальные мысли во всяком случае кое-где несколько искажены. Если математика и физика поставляются здесь, иногда, как существующие и действительные науки, которые в сущности совсем не нуждаются в гносеологическом оправдании своей возможности, то это, конечно, противно первоначальному мнению Канта. Точка отправления критицизма скорее следующая: эти науки, правда, существуют, но им угрожает в их объективном значении юмовский скептицизм. Задача теперь в том, чтобы спасти их, т. е. обосновать их объективное значение. Их фактичность означает не что иное, как следующее: некоторые положения, претендующие на характер всеобщности и необходимости, вместе с тем выступают с претензией и на предметное значение. Возьмем такое положение, как: материя не возникает и не исчезает. Положение это выдает себя за всеобщее и необходимое суждение, – следовательно, если оно действительно таково, оно должно быть a priori, так как опыт не ведет ко всеобщности и необходимости: в этом Кант вполне согласен с Юмом. С другой стороны, это – суждение, претендующее на предметное значение, т. е. говорящее: возникновение и уничтожение материи не может встречаться в действительности. Это не аналитическое суждение, как, например, такое: всякое тело протяженно, делимо, – или: часть меньше своего целого, – а суждение синтетическое, положение существования (экзистенциальное предложение). Точно так же положение: ничего не происходит без причины – имеет притязание быть в одно и то же время всеобщим и необходимым суждением и суждением предметного значения. То же самое относится и к аксиомам геометрии; физик без дальнейших рассуждений приписывает им и предметное значение. Равным образом он предполагает также, что развитые из определений и аксиом теоремы и произведенные с помощью их вычисления справедливы не просто только в счислении, но и в действительности, – что природа вещей подчинена математическому познанию. Как можно обосновать это предположение? Как можно доказать, что те положения о сохранении материи, или о всеобщей естественной закономерности, суть не просто предположения презумптивно всеобщего значения, как это думает Юм, а действительно необходимые и всеобщие законы природы?

Кант отвечает на это указанной уже выше поправкой в понятии опыта. Обыкновенное представление, логически формулированное в сенсуалистических теориях, понимает под опытом пассивное восприятие впечатлений, производимых действительностью. Душа представляется ему, по выражению Локка, листом чистой бумаги, на который вещи наносят свои знаки. Конечно, бумага не может знать a priori, какие знаки она воспримет; и если душа есть такая вещь и если опыт состоит в подобном процессе, то познание а priori, а с ним и всеобщность и необходимость познания невозможны. Но это предположение ложно. Познание, даже опытное познание, есть не пассивно воспринятое из внешнего мира содержание, а продукт самопроизвольной деятельности души. Конечно, не абсолютно самопроизвольной деятельности: возбуждение к деятельности исходит от окружающей среды; но «опыт» возникает лишь благодаря тому, что «аффекции» обрабатываются и приводятся в форму умом. Опыт есть не случайно набросанная куча или «рой» ощущений, а система связанных по принципам явлений; так ведь мы и представляем себе природу, предмет опыта, как единую, управляемую законами систему фактов.

И вот тот факт, что природа представляет собой нечто большее, чем нагроможденную кучу ощущений – красного, сладкого, твердого, жидкого, всякого рода качеств и количеств, что она есть систематически построенное и расчлененное целое, не есть действие ощущения, или заслуга впечатлений, а есть дело ума. Ум со своими обеими сторонами, чувственностью и рассудком, схватывает и приводит в форму, распределяет и расчленяет то данное разнообразие во впечатлениях при помощи свойственных ему деятельностей, которые можно обозначать как функции синтеза, соединения рассеянного и разнообразного в единство. Эти функции ума должны, конечно, быть налицо на каждом пункте в их произведении, опыте, как его формальная определенность; и поэтому-то со стороны формы природа может быть познаваема a priori. Подобно тому как форма вещей, приготовленных по одному и тому же шаблону известна a priori, так все продукты человеческого ума, т. е. всю природу и все предметы в ней, по форме можно познавать a priori.

Узнать же то, что в природе происходит из формирующей деятельности ума, можно по однообразию в разнообразном. Наполнение пространства оказывающими сопротивление силами для разных мест и в разные времена различно, качества меняются, само же пространство с его определениями всюду и всегда одно и то же, так что всякое место может заступить всякое другое. Также время всюду и везде одно и то же, как бы различно ни было его наполнение. Точно также и всеобщая структура действительности везде одна и та же; причины и действия разнообразны, само же отношение причинности всюду одно и то же, одинаково действительно во всякое время и на всяком месте. Таким же образом другой основной схемой действительности оказывается отношение субстанции и акциденции, постоянного и меняющегося.

Следуя за этой формальной стороной опыта, всюду обращая внимание на тождественные во всяком опыте конструктивные факторы, Кант приходит к двум родам элементов формы: он называет их формами созерцания и мышления. Формы созерцания две только что упомянутые: пространство и время; формы же мышления, называемые им категориями, он при помощи формальной логики и ее деления суждений сводит на круглое число двенадцать. Пространство и время, следовательно, не сущие действительности, также и не действительные сами по себе порядки сущих в себе вещей, а свойственные субъекту функции синтеза разнообразного содержания ощущений. Все ощущения соединяются в единое целое временного течения, так что каждое к каждому стоит в отношении одновременности, или определенного промежутка времени. Все ощущения внешних чувств включаются в единую связь, называемую нами пространственным миром. Так, благодаря функции размещения в пространстве и времени, возникает единый созерцательный мир явлений. В том же смысле и функции мышления суть формы распределения созерцаний, именно распределения их во времени. Лежащее в основании всеобщее основоположение гласит: все явления по своему существованию подчинены a priori правилам определения их взаимного отношения во времени. Все явления, так гласит затем, в частности, закон субстанциальности, содержат в себе постоянное, как самый предмет, и изменчивое, как простое его определение; а закон причинности: все, что происходит (начинает быть), предполагает нечто, за чем оно по правилу следует. Труднее становится ему показать, как остальные десять категорий являются структурными элементами действительности; большинство из них являются простыми заместительницами пустых мест.