Артур Шопенгауэр - Краткий курс истории философии

Наоборот, если признать существо морально свободным , то оно не может быть создано, а должно обладать самочинностью, т. е. быть изначальным, существующим по собственной исконной силе и полномочию, и оно не допускает сведения к какому-нибудь другому существу. Тогда его бытие – его собственный творческий акт, развивающийся и распространяющийся во времени, но обнаруживающий определенную раз навсегда природу этого существа, которая, однако, есть его собственное дело, и ответственность за все проявления которой лежит поэтому на нем самом. Если, далее, существо ответственно за свои поступки, если, следовательно, оно вменяемо , то оно должно быть свободным. Таким образом, из ответственности и вменяемости, о которых свидетельствует наша совесть, вполне несомненно следует, что воля свободна, а отсюда, в свою очередь, – что она есть само изначальное, т. е. что не только поведение, но уже бытие и сущность человека есть его собственное дело. Относительно всего этого я отсылаю к своей работе «О свободе воли», где вопрос этот подвергнут подробному и неопровержимому анализу, – потому-то профессора философии и постарались упорнейшим молчанием затереть это премированное конкурсное сочинение. Вина за грехи и зло во всяком случае ложится не на природу, а на ее создателя. Если, теперь, последний – это сама воля , обнаруживающаяся во всех ее явлениях, то виновный найден; если же это – Бог, то авторство греха и зла противоречит его божественности.

При чтении Дионисия Ареопагита , на которого так часто ссылается Эриугена, я открыл, что этот автор всецело был его образцом. Как пантеизм Эриугены, так и его теория дурного и злого содержатся в главных чертах уже у Дионисия, но, конечно, у последнего лишь намечено то, что Эриугена развил, смело высказал и с жаром изложил. У Эриугены неизмеримо больше ума, чем у Дионисия: Дионисий дал ему лишь материал и направление исследований и, таким образом, в огромной степени облегчил его задачу. Что Дионисий подложен, это совсем не относится к делу: все равно, как ни назывался составитель книги «De divinis nominibus» [ «О божественных именах»]. Так как он жил, вероятно, в Александрии, то мне кажется, что он каким-нибудь иным, не известным для нас путем послужил также каналом, через который могла дойти до Эриугены частица индийской мудрости: именно, как заметил Кольбрук в своей статье о философии индусов (in Colebrookes «Miscellaneous essays», vol. 1, p. 244), положение III Карики Капилы встречается у Эриугены.

Как на подлинную отличительную черту схоластики я указал бы на то, что для нее высший критерий истины – Священное Писание, к которому поэтому всегда еще можно апеллировать от всякого умозаключения. К ее особенностям относится то, что ее изложение сплошь имеет полемический характер: всякое исследование скоро превращается в спор, где pro et contra порождает новое pro et contra и тем дает исследователю материал, который в противном случае скоро иссяк бы. Скрытый же, последний корень этой особенности лежит в столкновении между разумом и откровением.

Обоюдное оправдание реализма и номинализма и объяснение того, как они могли поэтому столь долго и упорно вести спор между собою, вполне понятно формулируются следующим образом.

Самые разнородные вещи я называю красными , если они имеют этот цвет. Очевидно, красный – просто имя, которым я обозначаю это явление, безразлично, в чем бы оно ни обнаруживалось. Но точно так же и все общие понятия – просто имена для обозначения свойств, обнаруживающихся у различных вещей: вещи же эти – действительное и реальное. Таким образом, номинализм , очевидно, прав.

«Несмотря на эмпирическое направление ума, Аристотель все-таки не был последовательным и методическим эмпириком»

Наоборот, если принять во внимание, что все эти действительные вещи, за которыми одними только что была признана реальность, временны, следовательно – исчезают, тогда как свойства, обозначаемые такими словами, как «красный», «твердый», «мягкий», «живой», «растение», «лошадь», «человек», независимо от того продолжают существовать и потому всегда налицо, – то мы найдем, что свойства эти, мыслимые именно через общие понятия, обозначением которых являются такие имена, в силу своего неуничтожимого существования обладают гораздо большей реальностью, что, следовательно, последняя должна быть приписана понятиям , а не отдельным существам: поэтому прав реализм .

Номинализм ведет собственно к материализму: ибо по устранении всех свойств в конце концов остается лишь материя. Коль скоро теперь понятия – простые имена, отдельные же вещи – реальное, а свойства их, принадлежащие им в отдельности, преходящи, то в качестве постоянно существующего, т. е. реального, остается только материя.

Но, строго говоря, изложенное выше оправдание реализма приложимо, собственно, не к нему, а к платоновскому учению об идеях, продолжение которого он собою представляет. Вечные формы и свойства вещей природы (είδη) – вот что продолжает существовать при всякой перемене и чему поэтому присуща реальность более высокого порядка, чем реальность индивидуумов, у которых они (эти формы и свойства) обнаруживаются. Напротив, простые, не допускающие наглядной оболочки абстракции не могут притязать на это: что, например, реального у таких понятий, как «отношение», «различие», «обособление», «вред», «неопределенность» и т. д. и т. д.?

Бросается в глаза известное сродство или, по крайней мере, параллелизм противоположностей, если сопоставить Платона с Аристотелем, Августина с Пелагием, реалистов с номиналистами. Можно утверждать, что здесь некоторым образом проявилось полярное раздвоение человеческого способа мышления – раздвоение, которое – что чрезвычайно замечательно – сказалось впервые и всего решительнее у двух истинно великих мужей, живших одновременно и друг возле друга.

В ином и более определенном смысле, чем только что отмеченный, выступил явною и намеренной противоположностью Аристотелю Бэкон Веруламский . Аристотель прежде всего основательно анализировал правильный метод для перехода от всеобщих истин к частным, т. е. путь сверху вниз: это – силлогистика, Organum Aristotrlis. Бэкон , напротив, показал путь снизу вверх, разобрав метод для перехода от частных истин к всеобщим: это – индукция, в противоположность дедукции, и изложение ее есть novum organum [47] Новый органон (лат.). – выражение, избранное в противовес Аристотелю и долженствующее означать: «Совершенно другая манера приниматься за дело». Заблуждение Аристотеля и еще гораздо больше аристотеликов состояло в предположении, что они, собственно, обладают уже всею истиной, что последняя заключена именно в их аксиомах, т. е. в известных априорных или считающихся такими положениях, и что для получения частных истин нужно только выведение из этих аксиом. Пример такого выведения давали аристотелевские книги «De caelo» [ «О небе»]. Бэкон, напротив, справедливо показал, что аксиомы эти вовсе не имеют такого содержания, что истина содержится вовсе не в современной системе человеческого знания, а скорее вне ее, и поэтому не может быть из нее добыта, но должна еще быть привнесена туда, и что, следовательно, сначала надо еще путем индукции получить всеобщие и истинные положения с обширным и богатым содержанием.