Артур Шопенгауэр - Краткий курс истории философии

«Каббалистическая и гностическая философии, родоначальники которых, как иудеи и христиане, заранее имели целью своих стремлений монотеизм»

Лейбниц тоже исходил из понятия субстанции как чего-то данного, но он имел главным образом в виду то, что субстанция должна быть неразрушимой : для этого она должна быть простой, ибо все протяженное делимо и потому разрушимо, следовательно, она лишена протяженности, т. е. нематериальна. А если так, то для его субстанции не оставалось иных предикатов, кроме духовных, т. е. восприятия, мышления и стремления. Он и признал существование бесчисленного множества таких простых духовных субстанций: не будучи сами протяженными, они, по его учению, все-таки лежат в основе феномена протяженности, так что он определяет их как формальные атомы и простые субстанции («Opera», editio Erdmann, р. 124, 676) и дает им название монад . Таким образом, монады лежат в основе феномена телесного мира, который поэтому не более как явление без подлинной и непосредственной реальности, каковая присуща исключительно монадам, в явлении и за явлением скрывающимся. Но, с другой стороны, в восприятии монад (т. е. тех из них, которые действительно воспринимают, что есть удел очень немногих, ибо большинство их находится в непрерывном сне) этот феномен телесного мира осуществляется в силу предустановленной гармонии, которую устрояет центральная монада совершенно одна и на свой риск. Здесь мы наталкиваемся на нечто туманное. Во всяком случае одно несомненно: о посредничестве между простыми мыслями этих субстанций и тем, что на самом деле и в себе самом протяженно, печется предустановленная центральной монадой гармония. Здесь, можно сказать, всё – необъяснимый остаток. Впрочем, чтобы отдать должное Лейбницу , надо вспомнить ту точку зрения на материю , которую распространяли тогда Локк и Ньютон, и по которой именно материя является абсолютно мертвой, чисто пассивной и безвольной, одаренной только механическими силами и подчиненной лишь математическим законам. Лейбниц, напротив, отвергает атомы и чисто механическую физику, чтобы поставить на ее место физику динамическую : во всем этом он явился предшественником Канта (ibid., р. 694). При этом (р. 124) он вспомнил прежде всего formas substantiates схоластов и пришел затем к осознанию того, что даже чисто механические силы материи, помимо которых в то время едва ли были известны или признавались еще какие-нибудь другие, должны иметь своей подкладкой нечто духовное. Но эту мысль он не умел уяснить себе иначе как с помощью очень неудачного вымысла, будто материя состоит из одних только душонок, которые вместе с тем являют собою формальные атомы и по большей части пребывают в состоянии оцепенения, хотя и обладают чем-то вроде perceptio и appetitus [65] Восприятие и стремление (лат.). . При этом его сбило с толку то обстоятельство, что он, как и все другие, вместе и порознь, считал фундаментом и conditio sine qua non [66] Необходимое условие (лат.). всего духовного познание, а не волю, для которой лишь я впервые потребовал подобающего ей первенства, благодаря чему все в философии преобразуется. Впрочем, Лейбниц заслуживает одобрения за свое стремление положить в основу духа и материи один и тот же принцип. У него можно даже отыскать намек как на кантовское, так и на мое учение, но «quas velut trans nebulam vidit» [67] «Он видел их как бы в тумане» ( лат.). . Ибо его монадология опирается уже на мысль, что материя не есть вещь в себе, а только явление; вот отчего последнюю основу ее даже механической деятельности нельзя искать в чисто геометрическом, т. е. в том, что принадлежит исключительно явлению, как то: протяжение, движение, форма; уже и непроницаемость поэтому не есть чисто отрицательное свойство, а обнаружение какой-то положительной силы. Такое правильное основное воззрение яснее всего высказано Лейбницем в нескольких мелких французских сочинениях, таком, как «Système nouveau de la nature» [ «Новая система природы»] и других, которые из «Journal des savants» и дютеновского издания перешли в издание Эрдмана, а также в «Письмах» и проч., у Эрдмана («Opera», р. 681–695). Хорошо подобранный свод относящихся сюда мест из Лейбница находится также на с. 335–340 его «Мелких философских сочинений, переведенных Кёлером и просмотренных Хутом» (Иена, 1740).

Вообще же мы видим, что во всем этом сцеплении странных догматических учений один вымысел беспрестанно влечет за собой, для своей опоры, другой – все равно как в практической жизни одна ложь приводит к необходимости многих других. Основою служит здесь Декартово разделение всего существующего на Бога и мир, а человека – на дух и материю, к каковой причисляется и все остальное. Сюда присоединяется общее для этих, да и всех когда-либо бывших философов заблуждение – то, что они полагают нашу основную сущность в познании, а не в воле, т. е. признают последнюю за начало вторичное, первое же – за первичное. Таковыми, значит, были коренные заблуждения, против которых на каждом шагу протестовали природа и действительность вещей и для спасения которых пришлось выдумать тогда spiritus animales, материальность животных, причины-поводы, бытие всего в Боге, предустановленную гармонию, монады, оптимизм и тому подобные шутки. У меня же, где вопрос поставлен как следует, все связывается само собою, все получает надлежащее освещение, не требуется никаких фикций, и simplex sigillum veri [68] Простота есть признак истины (лат.). .

«Если признать существо морально свободным, то оно не может быть создано, а должно обладать самочинностью, т. е. быть изначальным, существующим по собственной исконной силе и полномочию»

Канта проблема о субстанциях непосредственно не коснулась: он шагнул дальше нее. У него понятие субстанции – категория, т. е. просто априорная форма мышления. Но через нее, в ее необходимом применении к чувственному созерцанию, ничто не познается так, как оно есть в себе самом: поэтому сущность, лежащая в основе как тел, так и душ, в себе самой может быть одна и та же. Вот его учение. Оно проложило мне путь к уразумению, что собственное тело каждого человека – это лишь в мозгу возникающее созерцание его воли; такое отношение между обоими моментами, будучи потом распространено на все тела, привело меня к пониманию мира как воли и представления.

Так вот это понятие субстанции , которое Декарт , верный Аристотелю, сделал главным понятием философии и с определения которого, хотя и на манер элейцев, начинает также и Спиноза , – это понятие оказывается при ближайшем и правдивом исследовании высшим, но незаконным отвлечением от понятия материи – именно таким, которое наряду с материей охватывает также и подкинутого ребенка – нематериальную субстанцию : вопрос этот подробно рассмотрен мною в «Критике кантовской философии», с. 550 сл. 2-го изд. (по 3-му изд., с. 658 сл.). Но и помимо того, понятие субстанции уже потому не может служить отправным пунктом для философий, что оно во всяком случае – понятие объективное . А все объективное всегда бывает для нас только косвенным – только субъективное непосредственно, и поэтому нельзя проходить мимо него, а надлежит непременно исходить из него. Правда, Декарт это и сделал – он был даже первым, кто это признал и осуществил, поэтому с него и ведет начало новая главная эпоха в философии; но сделано это было только в виде вступления, первого шага, после чего Декарт тотчас же принимает объективную, абсолютную реальность мира, основываясь на доверии к правдивости Божьей, и с тех пор продолжает философствовать всецело на объективной почве. Сверх того, он становится повинен, собственно говоря, еще в существенном circulus vitiosus [69] Порочный круг (лат.). . А именно, он выводит объективную реальность предметов всех наших наглядных представлений из бытия Бога как их творца, правдивость которого не допускает, чтобы Он нас обманывал; бытие же самого Бога доказывается им из врожденного у нас представления, которое мы якобы имеем о Нем как о всесовершеннейшем существе. «Il commence par douter de tout, et finit par tout croire» [70] «Он начинает с сомнения во всем, а кончает верою во все» ( фр.). , – говорит о Декарте один его соотечественник.