Джон Милль - О подчинении женщины

До сих пор мы рассматривали, как действует на удовольствия и выгоды брачного союза только одно несходство между женою и мужем. Но зло еще самым безотрадным образом увеличивается, когда несходство заключается в умственной отсталости. Одно простое несходство – если им означается только различие в добрых качествах – может быть скорее полезно, путем взаимного исправления, чем служить помехою счастливому существованию. Когда каждый из супругов желает и старается усвоить особенности другого, то это ведет не к дисгармонии интересов, но к большему их сближению, и делает каждое из двух лиц еще приятнее для другого. Но когда один из сожительствующих сильно отстает от другого в умственном развитии и не прилагает деятельных стараний, чтобы подняться до уровня другого при его помощи, то подобный союз оказывает на более развитого самое неблагоприятное действие – в мало-мальски счастливом браке еще более, чем в несчастном. Умственно развитый не может безнаказанно запираться вместе с недоразвитым и избирать его единственным, тесно связанным с ним, интимным участником жизни. Всякое неулучшающее общество неизбежно портит, и тем более, чем оно теснее и своеобычнее. Даже вполне развитый человек начинает умственно падать, когда обыкновенно вращается в таком обществе, где он составляет исключительный умственный феномен, а в таком именно положении всегда находится мужчина, которого обычную компанию составляет умственно отстающая от него жена. Тогда как в нем, с одной стороны, постоянно подстрекается чувство самодовольства, с другой – он так же безостановочно усваивает себе мысли и воззрения, характеризующие более вульгарный или более ограниченный ум, чем каким обладает он сам. Зло это отличается от многих, уже рассмотренных нами вредных последствий в том отношении, что оно постепенно возрастает. Теперь женщины и мужчины гораздо ближе соединяются между собою в обыденной жизни, чем это было когда-нибудь прежде. Жизнь мужчин сделалась более домашнею. Прежде их удовольствия и избранные занятия имели место между мужчинами и в их компании: женам отдавалась только одна отрывочная часть из их жизни. В наше время успехи цивилизации и поворот общественного мнения уже изгнали грубые развлечения и богатырские попойки, наполнявшие прежде досужие часы большинства мужчин; не следует забывать также и о лучшем тоне новейших понятий относительно взаимного долга, обязывающего мужа к его жене. Все это гораздо более сблизило мужчину, в его личных и общественных развлечениях, с домом и домашними, тогда как некоторое улучшение в воспитании женщин сделало их в известной степени способными к принятию участия в его идеях и вкусах, хотя все еще держит их неизмеримо ниже мужчины. Таким образом его потребность в умственном сообщении удовлетворяется таким обществом, от которого он не почерпает ничего полезного.

Невежественное, коснеющее в застое сожительство заменяет для него общество равных по нравам и сподвижников в преследовании высших целей, то общество, которого он должен был бы искать вне брачного тормоза. Вот почему мы видим, что молодые люди с самыми блестящими задатками перестают развиваться, чуть только оженятся, и, перестав развиваться, неудержимо идут задним ходом вспять.

Если жена не толкает мужа вперед, то всегда тянет его назад. Он перестает интересоваться тем, о чем не хлопочет она; симпатичное с ним по его прежним стремлениям общество уже не привлекает его, и он кончает тем, что не терпит, избегает его, да и самое общество это с презрением видит теперь в нем отщепенца от своей среды. Высшие способности его ума и сердца уже не возбуждаются в деятельности. Эта перемена, при содействии новых и себялюбивых интересов, созданных семейством, ведет к тому, что чрез несколько лет он ни в чем не отличается от тех господ, все желания которых сосредоточиваются на угождении пошленькому тщеславию и на пошленьких денежных интересах.

Не стану описывать, каков мог бы быть брак между двумя образованными лицами, если бы при одинаковости мнений и целей они были соединены наилучшем видом равенства – сходством прав и умственных достоинств, причем, однако, допускается обоюдное превосходство в том или другом отношении, так чтобы каждый из супругов имел наслаждение в призвании авторитета другого – руководить и быть в свою очередь руководимым на пути развития. Для тех, кто может представить себе такую жизнь, всякие описания совершенно излишни, а кто не может, тому они покажутся мечтою пылкого утописта. Но я утверждаю, с глубочайшим моим убеждением, что этот, и притом только один этот, порядок может быть идеалом брака и что во всех мнениях, обычаях и учреждениях, поддерживающих другое о нем понятие или отклоняющих относящиеся сюда стремления и взгляды в другую сторону, должно видеть остатки первобытного варварства, какими бы мнимыми мотивами оно ни замаскировывалось. Нравственное возрождение человечества тогда только начнется действительно, когда самые краеугольные из всех социальных отношений будут поставлены под контроль равной справедливости и когда люди выучатся питать сильнейшее симпатическое чувство к равным себе по правам и умственному развитию.

В этом смысле выгоды, каких могут ожидать люди, перестав считать известный пол препятствием к правам и клеймом подчинения, имеют скорее общественный, чем индивидуальный, характер: они заключаются в увеличении общей массы мыслящей и действующей силы и в улучшении общих условий ассоциации между мужчинами и женщинами. Но было бы в высшей степени несправедливо ограничивать результат только этою пользою и выпускать из виду наиболее прямую выгоду – неизмеримое приращение в частном благополучии целой половины человеческого рода, переход от жизни, подчиненной воле других, к существованию в духе разумной свободы. После пищи и одежды, этих первых насущных потребностей, свобода составляет для человеческой природы наиболее настоятельную необходимость. Пока люди живут без законов, предмет их желаний составляет беззаконная свобода, но, выучившись понимать значение долга и важность разумного права, они более и более склоняются стать под их контроль и руководство в пользовании своей свободой, но тем не менее они желают свободы и вовсе не расположены считать волю других олицетворением и выражением этих руководящих принципов. Напротив, в тех обществах, где право разума было наиболее развито, где дело общественного долга обладало наибольшею свободою, там-то всего прочнее выработалась свобода личного действия, т. е. свобода каждого руководить свое поведение собственным своим чувством долга и теми законами и социальными ограничениями, какие могут быть продиктованы его собственною совестью. Кто захочет правильно оценить значение личной независимости для человеческого счастья, пусть взвесит всю ее важность в применении к своей собственной природе. Никогда люди так не склонны впадать в противоречие с самими собою, как принимаясь судить о том, что нужно для себя и что нужно для других ближних. Если кто-нибудь слышит жадобы других на стеснение их свободы действий, вследствие чего их собственная воля не оказывает достаточного влияния на улажение их интересов, то слышащий это всегда склонен спросить: в чем же заключаются их претензии? Какой положительный вред или изъян они терпят? В каком отношении они могут сказать, что дела их управляются плохо? И если жалующиеся не найдутся ответить на эти вопросы убедительным, по его мнению, образом, он остается для них глух и считает все их жалобы просто капризной плаксивостью людей, которых не ублаготворишь никакою правдою. Но совершенно другую мерку суждения он прикидывает к своей собственной особе. Самое безукоризненное заведывание его интересами чрез поставленного над ним опекуна приходится ему не по сердцу; личное исключение его от решающей в делах власти само по себе кажется ему такой вопиющей неправдой, которая делает излишним входить в разбирательства дурного управления. Тоже бывает и с народами. Какой гражданин свободной страны прельстится обещаниями доброго и умного управления ценою своего отречения от свободы? Если бы даже он и поверил тому, что доброе и умное управление возможно для людей, управляемых не своею собственною, а чужою волею, то разве сознание того, что она распоряжается своею судьбой, под своей нравственной ответственностью, не доставит ему внутреннего вознаграждения за все промахи и несовершенства в подробностях общественного деловодства? Пусть же он убедится, что все, сознаваемое им в этом отношении, женщины чувствуют совершенно одинаково с ним. От Геродота и до наших дней много было писано и говорено относительно облагораживающего влияния свободного правительства – об энергии и свежести, сообщаемых им всем способностям человека, о более широких и возвышенных предметах, представляемых уму и чувствам, о менее корыстном общественном духе, о более спокойном и широком сознании долга, порождаемом им, наконец, вообще о более высоком уровне, на который свободное управление поднимает всего человека как существо индивидуальное и нравственное. Все это во всех частях порознь одинаково справедливо по отношению как к мужчинам, так и к женщинам. И разве все эти вещи не играют важной роли в личном счастье? Пусть всякий припомнит себе то, что он чувствовал, когда выходил из лет детства, высвобождаясь из-под опеки и контроля даже нежно любимых и любящих родителей, и вступал в ответственность возмужалого возраста. Не было ли это похоже на сваливание с себя тяжелого бремени или на разрывание стесняющих, больно давящих цепей? Не чувствовал ли он себя вдвойне живым, вдвойне человеком? И может ли он воображать, что женщины не имеют ничего подобного этим чувствам? Но в высшей степени замечательно, что поощрение и уважение личной гордости, хотя и принимаются близко к сердцу большинством людей, когда дело касается их, однако менее признаются в других ближних и менее считаются резонными основаниями поступков, чем какое-либо другое природное человеческое чувство; быть может, это потому, что мужчины, чуть дело коснется лично их, изукрашивают себя такою номенклатурою всяких лестных качеств, что уже теряют чутье к пониманию того, какое могущественное влияние чувства эти оказывают в их собственной жизни. Смеем уверить, что и в жизни женщин подобные ощущения играют не менее важную, решительную роль. Женщин учат только стеснять самое естественное и здоровое их направление, но внутренний принцип все-таки остается, выражаясь в совершенно различной внешней форме. Откажите деятельному и энергическому уму в свободе – он станет искать господства; не давайте ему права господствовать над самим собою – он будет обеспечивать свою личность, стараясь захватить команду над другими. Позволяя людям жить не своего собственною, а зависимою от других волею, вы выдаете премию на подчинение этих других планам первых. Там, где на свободу надеяться нельзя, а на господство можно, власть делается великим предметом человеческих домогательств. Те лица, которым не дают возможности совершенно свободно распоряжаться своими собственными делами, в отмщение за себя станут, если это для них возможно, вмешиваться в дела других ради собственных видов. Отсюда погоня женщин за личной красотой, нарядами и внешним блеском; отсюда все, порождаемое этой погоней, злогубительный разврат и общественное растление; страсть к господству и любовь к свободе находятся в вечном антагонизме между собою.