Джон Милль - О подчинении женщины

Там, где свобода наиболее стеснена, погоня за властью проявляется с самой горячей и наглой энергией. Желание господствовать над другими тогда только перестанет быть позорным двигающим рычагом между людьми, когда каждый из них индивидуально научится обходиться без вмешательства власти, что возможно только там, где уважение к свободе в сфере личных интересов каждого сделалось твердо установившимся принципом.

Но не одно только чувство личного достоинства делает из свободного направления способностей и самостоятельного распоряжения ими источник счастья, тогда как всякие путы и оковы в этом отношении ведут к несчастию людей вообще, которое для женщин нисколько не становится меньшим. После болезней, нищеты и преступлений ничто так не мешает светлому пользованию жизнью, как недостаток какого-либо разумного исхода для деятельных способностей. Женщины, живущие в собственных семействах, имеют этот исход, пока заняты семейными заботами, которых обыкновенно для них хватает совершенно достаточно. Но что делать постепенно возрастающей массе женщин, не имевших случая обратиться к тому, что злая ирония называет их настоящим призванием? Что делать женщинам, которых дети были у них отняты смертью или разлукою или подросли, оженились и обзавелись своим собственным семейным очагом? Очень многие мужчины, проведя жизнь, полную деловых тревог, на остаток дней удаляются почить на лаврах и дожить в полную сласть, как они надеются; но так как эти люди не способны создать для себя новых интересов и ощущений взамен прежних, то подобный переход к досужей жизни готовит им скуку, хандру и преждевременную смерть. В примерах подобных мужчин нет недостатка, а между тем никто не хочет допустить такого же положения для очень многих весьма почтенных и способных женщин, которые, честью выплатив все то, что им выставляли долгом к обществу, безупречно вырастив сыновей и дочерей, прохозяйничав в доме так долго, как это было нужно, лишаются единственного дела, к которому они привыкли, и остаются с неослабившеюся жаждою деятельности, но без всякой для нее цели, если только дочь или невестка не захочет отказаться в ее пользу от ведения своего собственного хозяйства. По правде сказать, это невеселая доля для тех женщин пожилых лет, которые добросовестно и до тех пор, пока это от них требовалось, исполняли то, что мнение света навязывало им как их исключительную общественную обязанность.

Религия и милосердие – вот, говоря вообще, единственные убежища для таких женщин, также как и для многих других, которые, оставаясь непричастными и к этой обязанности, влачат свою жизнь с сознанием невыполненного призвания и с зудом деятельности, сдерживаемой уздою запретов. Но женская религия, придираясь только к чувству и к исполнению обрядов, не может быть религией дела иначе, как выражаясь в форме милосердия. Для дел милосердия они как нельзя лучше приспособлены самой природой; но чтобы оказывать милосердие с практическою пользою или хотя бы только безвредно, нужны воспитание, многосторонняя подготовка, знание и мыслительная сила опытного администратора.

Кто умеет с пользою заведовать милосердием, тот способен чуть ли не ко всем административным отправлениям. В этом случае, как и во многих других (в особенности что касается воспитании детей), обязанности, разрешаемые женщине, могут быть отправляемы разумным образом без должной к этому делу подготовки, в которой, однако, женщинам положительно отказывается, к немалому ущербу для общества. Здесь кстати указать на ту курьезную постановку, какую дают вопросу о женской неумелости некоторые господа, находящие, что легче отделываться смехотворными карикатурами, чем ответами на серьезные возражения.

Когда говорят, что исполнительная способность и благоразумные советы женщин могли бы иногда быть полезными в государственных делах, то эти любители красного словца потешаются над тем, как, дескать, забавно видеть в парламенте или кабинете заседание семнадцатилетних девушек или двадцатидвухлетних жен, прямо перенесенных из гостиной в палату общин. Но остряки забывают при этом, что в таком раннем возрасте обыкновенно не выбирают и мужчин для заседании в парламенте или для ответственных политических обязанностей. Здравый смысл мог бы один уже подсказать, что если бы такие обязанности и были поручаемы женщинам, то только таким, которые, не чувствуя особенного призвания к брачной жизни или предпочитая другое употребление своих способностей, пожертвовали лучшими годами молодости, чтобы по мере сил подготовить себя к деятельности, составляющей предмет их желаний. Ведь и теперь даже многие женщины предпочитают браку те честные занятия, которые дозволены им с такою скаредностью. В особенности выбор этот падал бы, может быть, на жен и вдов лет под сорок или пятьдесят, так как их знакомство с жизнью и способность к управлению, приобретенная в семействах, могут, при содействии должной научной подготовки, принести пользу в более обширной сфере… В Европе нет ни одной страны, где бы умнейшие мужчины не узнали неоднократно опытом и не свидетельствовали громко о том, что совет и помощь смышленых, опытных женщин делаются весьма полезными при достижении как частных, так и общественных целей. В некоторых важных отраслях публичной администрации такие женщины положительно заткнут за пояс большинство мужчин – между прочим, в обстоятельном ведении приходно-расходного бюджета. Но мы говорим здесь вовсе не о пользе, какую может извлечь общество из официальной службы женщин, но о той тупой, безотрадной жизни, на какую оно так часто обрекает женщин, закрывая для способностей, сознаваемых многими из них, всякую другую, более широкую сферу деятельности, кроме той, которая для одних может быть внезапно закрыта, а для других никогда и не открывалась. Если на свете и есть что-нибудь существенно важное для счастья людей, то это возможность полюбить свое обычное занятие. Это условие отрадного существования вообще удовлетворяется очень недостаточно, а для громадного большинства людей оно и совершенно вычеркивается, но такое вычеркиванье искалечивает не одну человеческую жизнь, одаренную, по-видимому, самыми богатыми задатками успеха. Но если обстоятельства, которых общество еще не умеет преодолеть, часто делают такое уродованье неизбежным в настоящее время, то общество все же не должно навлекать такую пытку само на себя. Неразумие родителей, неопытность самого юноши или отсутствие внешних благоприятных обстоятельств для выбора своего настоящего призвания вместо нелюбимого дела, за которое, однако, представляется возможность взяться, все это осуждает множество людей. Как же тяжело всю жизнь возиться со своим делом нерадиво и с отвращением, тогда как есть другие занятия, которые спорились бы у них успешно и были бы для них приятны. Но на женщин приговор этот налагается действующим законом или равносильным закону обычаем. Различие пола имеет для женщин тоже роковое значение, что в непросвещенных обществах цвет кожи, племенное происхождение, религия или, как в покоренной стране, национальность. Это неумолимое устранение почти от всех более или менее почтенных занятий, за исключением тех, которые не могут быть выполнены другими или которые в глазах этих других представляются слишком для них низкими. Страдания, порождаемые этого рода причинами, обыкновенно встречают такое слабое сочувствие, что очень немногие способны понимать всю глубокую скорбь, вызываемую даже теперь сознанием бесплодно истраченной жизни. Подобные чувства будут, однако, иметь место чаще и чаще, по мере того, как идеи и способности женщин, благодаря успехам цивилизации, будут все менее и менее соответствовать тем узким рамкам, в которые общество втиснуло всю их деятельность.