Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Хотя Траттенбах и разместился в горах, его не назовешь прелестной австрийской деревушкой. Расположенный на высоте 2500 футов над уровнем моря, с севера обрамленный цепью крутых гор (высотой до 5000 футов), а с юга ·— небольшой речкой и громадными горными хребтами, Траттенбах и поныне — неуютное, необжитое местечко с убогими домишками; должно быть, во времена Витгенштейна он являл собой еще более унылое зрелище. Климат там суровый; горные громады препятствуют проникновению достаточного количества солнечного света в деревни, исключая особые дни, когда солнце движется строго с востока на запад, ибо именно в таком направлении и вытянулся Траттенбах [Бартли: 201].

Сначала Витгенштейну очень понравилось в новом месте. Он писал Расселу, находившемуся тогда в Пекине:

Еще совсем недавно жизнь ужасно угнетала и тяготила меня, но теперь я немного приободрился [Monk 1990: 221].

В этом же письме он не без игривости пишет, что, вероятно, он единственный на свете учитель начальных классов, который переписывается с профессором, проживающим в Пекине.

Спустя три недели он пишет Энгельманну восторженно:

Я работаю в очаровательном местечке Траттенбах. […] Я доволен своей работой в школе; в ней мое спасение, а иначе джин выйдет из бутылки [Engelmann 1969: 38–39].

Но прошел год, и Витгенштейн уже был глубоко несчастен: Траттенбах ему опостылел. Расселу, возвратившемуся в Англию, он пишет:

Я все еще в Траттенбахе, а вокруг, как всегда, царит пошлость и низость, Я понимаю, что в большинстве своем люди везде ничтожны, но здесь они гораздо никчемнее и безответственнее, чем где бы то ни было. Я, вероятно, останусь в Траттенбахе на этот год, но не дольше, поскольку даже с учителями у меня натянутые отношения (цит по [Monk 1990: 224]).

Рассел в ответном письме возразил на это, что все люди порочны и в Траттенабахе они не лучше и не хуже. На что Витгенштейн ответил:

Вы правы, в Траттенбахе люди ничуть не хуже остальной части рода человеческого. Но Траттенбах — особенно ничтожная деревушка в Австрии, а с началом войны австрийцы так низко пали, что слишком тяжело говорить об этом (цит по [Monk 1990: 225]).

Вероятно, прав Уильям Бартли, когда он говорит, что Витгенштейн ориентировался на идеализированный образ крестьян, по Льву Толстому:

Вероятно, сильнее всего Витгенштейна задевало то, что крестьяне упорно не желали походить на нарисованный Толстым образ. В «Исповеди» Толстой рассказывает, как по возвращении из-за границы он обосновался в деревне и занялся устройством крестьянских школ, спасаясь от городской лжи. На долю же Витгенштейна выпало изведать крестьянскую ложь и грубость [Бартли 1994:204].

Помимо коренного населения, часть из которого работала на шерстеперерабатывающей фабрике, а часть занималась сельским хозяйством, в Траттенбахе жил священник, управитель фабрики и школьные учителя. Над ними был инспектор Кундт, который жил в центре сельского округа Нойнкирхене. Два школьных учителя — Георг Бергер (он был также и директором школы) и Мартин Шерляйтнер — обосновались в Траттенбахе в 1918 году. Оба не прошли обучения в духе реформы Глёкеля и не сочувствовали ей. У Витгенштена были хорошие отношения с Кундтом и Шерляйтнером, а с Бергером он конфликтовал.

Единственным настоящим другом Витгенштейна как в Траттенбахе, так и в Оттертале, — пишет Бартли, — был священник Алоиз Ноерурер. Он приехал в Траттенбах в 1917 году. Этот «длинноволосый социалист» до мозга костей, этот дерзкий и романтический, под стать самому Витгенштейну, новатор-бунтарь, заботился не столько о традиционных церковных обрядах, сколько о религиозном и нравственном пробуждении своей паствы. Когда один из жителей деревни отказался от соборования, Ноерурер не скрывал восхищения. Он часто служил мессу не на латыни, а на немецком языке и стоял лицом к молящимся, хотя римско-католическая церковь повсеместно ввела такую литургическую практику только после Второго Ватиканского собора. Когда его действия вызвали нарекания, Ноерурер объявил прихожанам, что все то, что дозволено папе, дозволено и ему. Бывало с кафедры Норурер немилосердно ругал деревенских жителей. И когда Арвид Сегрен наведывался к Витгенштейну (что он делал регулярно) оба друга […] с превеликой радостью отправлялись в церковь, чтобы послушать, как Ноерурер бранит траттенбахцев [Бартли: 208].

Поскольку Витгенштейн часто тушевался в своем общении с крестьянами, а священник с ними не церемонился, Витгенштейну часто приходилось обращаться к нему за помощью. Бартли описывает знаменитое «чудо», которое при посредстве Ноерурера и Бергера сотворил Витгенштейн в Траттенбахе:

На фабрике остановилась паровая машина. Приглашенные из Вены инженеры не смогли починить машину. Они посоветовали разобрать ее и отправить на ремонт в столицу, чем повергли в уныние директора и рабочих. Тогда Витгенштейн попросил Бергера добыть для него от фабричного мастера разрешение на осмотр машины. Мастер неохотно согласился, и Витгенштейн в сопровождении Бергера появился на фабрике. Он обследовал машину со всех сторон и велел позвать на подмогу четырех рабочих. Следуя указаниям Витгенштейна, рабочие принялись ритмично постукивать по машине, и, к удивлению присуствующих она заработала. Витгенштейн отказался было от предлагаемого ему вознаграждения, но потом, уступив настоятельным просьбам, согласился на то, чтобы фабрика обеспечила детей шерстяной одеждой, а Ноерурер распределил бы ее между ними [Бартли: 209].

Витгенштейн скрывал свое происхождение от учителей, и, в то же время, ему хотелось знать, что они о нем думают. Однажды в присутствии Сегрена и Хензела он спросил Бергера напрямую, что думают о нем коллеги. Бергер нехотя ответил, что они считают его «знатным бароном». Он рассказывал кое-кому из коллег и сельчан о «Трактате», называя его первоначальным названием «Der Satz» и говоря, что они не поймут в нем ни слова. Иногда у него вырывались фразы типа: «Ich hatte einst einen Diener, der hiess Konstantin» (У меня когда-то был денщик по имени Константин). Да и не так давно это было — в 1916 году, это был пленный русский, денщик Витгенштейна, появившийся у него с того момента, когда его произвели в офицеры. Всего пять лет прошло. А кажется, что это была совсем другая жизнь. Вместо военной формы Витгенштейн, отвергнувший традиционную одежду учителя — шляпу, костюм, галстук и воротничок — носил рубашку с открытым воротом и серые брюки. По улице он ходил с бамбуковой тростью, держа под мышкой блокнот. Жил в очень убогой комнатенке у одной из самых бедных семей, питался же так скудно, что этим приводил односельчан в совершенный ужас. Он обедал в бедной семье Трахтов, с которыми его познакомил священник и которых он полюбил. Позже он посылал им из Англии открытки, и в 30-е годы два раза тайно приезжал в Траттенбах, чтобы навестить больную жену Трахта.