Дитрих Гильдебранд - Метафизика любви

Всякий раз, когда наше сердце сильно привязано к какому-нибудь благу, которое призвано нас радовать и которое, принося нам радость, совершенно безупречно в нравственном отношении, может возникнуть опасность того, что мы не будем готовы отказаться от него даже в том случае, если это будет нравственным требованием. Здесь противопоставлены друг другу не гордыня и чувственность, с одной стороны, и благоговейно любящее, ценностноответное «я» - с другой. Это также и не конфликт между самим по себе законным удовольствием, приятным мне и требованием нравственно значительной ценности. Это конфликт между стремлением к благу, наделенному высокой ценностью, которое призвано приносить нам счастье, которое, как таковое, является огромным подарком Бога, и нравственным требованием отказаться от него в данной ситуации ради нравственно значительной ценности.

Это опасность того, что наш интерес к благу, которое само по себе вполне законно, станет бесконтрольным, так что мы предпочтем его Божьей заповеди. Эта опасность часто приводила к тому, что безопасным в нравственном отношении считали такое поведение, когда душа не привязана ни к какому тварному благу - чтобы тем самым избежать опасности хулы на Бога в результате того, что человек стремится при любых обстоятельствах к тому или иному благу или, уже обладая им, изо всех сил старается не потерять его. Однако это ложный вывод [57].

Истинный вывод, который следует сделать перед лицом этой опасности, заключается в том, что человек защищен от нее только в том случае, если он превыше всего любит Бога, или, опускаясь на уровень чисто естественной нравственности, если он отдает абсолютное предпочтение нравственным ценностям даже перед самым возвышенным счастьем. Совершенно неверно думать, что безразличие ко всем высоким тварным благам делает нас более восприимчивыми к миру нравственных ценностей и более готовыми последовать его призыву. Точно так же наша любовь к Богу не становится больше оттого, что мы становимся глухи к истинным естественным ценностям, которые ведь тоже свидетельствуют о славе Божьей, и ни к кому не обращаем с особой любовью своего сердца. Кроме того, необходимо также подчеркнуть, что истинный интерес к высокому благу не ослабевает оттого, что человек больше всего любит Бога. поскольку нет большей любви к благу, чем та, которая любит его в Боге. Когда пытаются таким образом избежать опасности несоблюдения Божьей заповеди или нравственного требования, то возникает другая большая опасность: опасность душевного охлаждения и изоляции в своей гордыне.

Однако это не является здесь нашей темой. Мы хотим отметить, что опасность, заключающаяся в том, что предпочитают совершить недостойное, чем потерять расположение любимого человека, - опасность уступить ему, даже когда он склоняет нас к чему-то несправедливому, из страха потерять его любовь, если мы не согласимся с ним, является особым случаем общей опасности, заключающейся в том, что предпочитают совершить нравственно недостойное, чем лишиться блага, представляющего собой источник высокого счастья. В этой опасности следует больше винить не любовь, будь то супружеская, материнская любовь или другая человеческая любовь, а любую глубокую привязанность к какому-либо высокому тварному благу. Правильнее будет сказать, что эта общая опасность для человека, заключающаяся в несоблюдении нравственного требования в результате того, что человек не готов отказаться от глубокого, самого по себе законного счастья, не может найти в себе силы для такого решения, свойственна также и всякой человеческой, «некрещеной» любви. Эта опасность связана не с тем, что данная любовь слишком сильна, а с тем, что она «неупорядоченная», т.е. любящий не соблюдает всеобщий примат нравственного требования, а в религиозном аспекте - не любит Бога превыше всего. В том, что любящий поступает недостойно, виновата не сила любви, а его общий нравственный облик - или, можно сказать и так, о его общей нравственной неустойчивости свидетельствует также и его любовь. Эту опасность порождает не какой-то специфический элемент любви, ее особого слова и содержания, а также не интенсивность любви как таковой: это опасность, связанная с тем, что свое счастье и именно свое земное счастье человек ставит выше нравственной заповеди.

Но эта общая нравственная опасность для человека, имеющая место и в естественной «некрещеной» любви, одновременно является прегрешением и против любви, изменой ее духу. И это имеет большое значение, поскольку мы видим, что эта опасность возникает не из любви как таковой и что, когда в связи с любовью проявляется неорганизованная жажда счастья, нарушается общая иерархия, это одновременно представляет собой измену любви. Когда говорят, что «не будь этой любви, этот человек не сбился бы с истинного пути», то это лишь означает, что «если бы этот человек не подвергся испытанию, то его неустойчивая нравственная позиция не проявилась бы и не послужила причиной греховных поступков». Чем больше искушение, тем больше опасность падения. Если человек никогда не оказывается в ситуации конфликта между требованием нравственности и приносящим огромное счастье благом, то он, возможно, не собьется с пути, хотя при этом для него и не будет идти речи о примате нравственного.

Несомненно, любовь, как и любая глубокая привязанность к благу, наделенному подлинной ценностью, будь то красота природы или искусства, истина философии или науки, любая глубокая взволнованность ценностью влечет за собой пренебрежение опасностью совершить неверный шаг. Это всегда «приключение». Если человек идеализирует безопасность как таковую, то идеалом будет улыбающийся идиот. Если человек не желает отказываться от обывательской перестраховки в отношении возможных нравственных просчетов, то тем самым он лишает свое существование не только всякого величия, но также и нравственного величия, более того, он замыкается в такой позиции, которую никак нельзя назвать нравственно безупречной, хотя на первый взгляд он и не совершает никаких явных нравственных промахов. Он перестраховывается не потому, что боится похулить Бога, а потому, что испытывает приятное чувство ложной безопасности, не желая думать о более серьезной безопасности, которая проистекает из встречи с Богом и из любви к Нему. Он как раз и хочет обезопасить себя от этой встречи [58].

Так, например, в любви между мужчиной и женщиной плотская страсть может дойти до того, что она уже не будет любовью. При этом мы не имеем в виду законной чувственности, основанного на смысле и существе данной любви стремления к союзу, подразумевающему также и телесное единство. Мы не имеем в виду влюбленное восхищение, горячее желание, направленное на это единство. Мы имеем в виду темную страсть, загадочную чувственную притягательность, которая хотя и связана здесь с любовью, но в то же время только соседствует с нею - не как ее органическое выражение, а как противопоставленный ей элемент. Он загрязняет любовь и возможен только в любви, воспламеняющейся в первую очередь от витальных ценностей. Этот элемент, к которому мы еще вернемся, совершенно особым образом виновен во многих безнравственных поступках, поскольку он в противоположность самой любви является опасной в нравственном отношении, темной страстью. Точно так же в материнской любви ответственна за многие нравственные просчеты животная солидарность, являющаяся не любовью, а, скорее, солидарностью со своим расширенным «я», также имеющая характер темной страсти. Однако и это только сосуществует с любовью - хотя, конечно, и не случайным образом - и не является следствием любви: напротив, это, скорее, загрязнение последней. Как уже сказано, мы еще вернемся в дальнейшем к этим лишь сосуществующим с любовью факторам и к их опасности в нравственном отношении.